Владимир Путин: Четыре года в Кремле.
Шрифт:
Обозреватели нескольких российских газет в сентябре 1998 года обивали пороги у отставного чилийского диктатора генерала Аугусто Пиночета, который тогда еще спокойно жил в своем роскошном особняке на берегу Тихого океана. Более продолжительным и всеобщим оказалось увлечение Аргентиной. «Аргентина нам поможет», — этот заголовок можно было встретить осенью 1998 года на страницах многих газет и журналов. Известный аргентинский экономист и политик Доминго Кавалло был приглашен в Москву личным письмом Виктора Черномырдина, который называл аргентинца «королем современной экономической мысли». Кавалло целую неделю консультировал Черномырдина и его временных министров, выступал по телевидению, но честно признавал, что не знает условий России и не готов давать
Многие либералы смотрели тогда на Кавалло как на бога, который и в России способен свершить чудо. Но «аргентинское чудо» оказалось иллюзорным, пузырь лопнул в конце 2001 года. Народные волнения в городах, бегство самого Доминго Кавалло, смена за месяц на посту президента страны пяти политиков, режим чрезвычайного положения — обо всем этом российские газеты и журналы писали с большим волнением, невольно задавая себе и читателям вопрос: а что бы случилось, если бы в России одержали верх те либералы, которые предлагали внедрить и у нас аргентинские модели экономического и финансового оздоровления? Борис Ельцин был тогда готов поддержать любой вариант новой «шоковой терапии».
К счастью, с приходом в Белый дом премьер-министра Е. Примакова увлечение иноземными моделями и пророками быстро сошло на нет, хотя некоторые публицисты продолжали настаивать на «латиноамериканизации» России, предлагая каким-то образом объединить на просторах нашей страны опыт Бразилии, Чили, Аргентины и Мексики.
Нет необходимости доказывать тот простой факт, что экономическая мысль в России еще очень отстает от уровня экономической науки в главных промышленно развитых странах. В нашей стране просто нет тех ста или ста пятидесяти экономистов разной специализации, но с одинаково высоким уровнем подготовки и опыта, которые могли бы обеспечить и компетентное руководство экономическими реформами в стране, и подготовку новых кадров. В физике или математике такая научная среда, которую могут создать только ученые мирового уровня, в России еще сохранилась, несмотря на утечку умов Но в экономических науках такой среды никогда не было. Были только отдельные авторитеты, но и они должны были в первую очередь мыслить по-марксистски.
Советская экономика была частью советской партийной идеологии, и ее развитие, даже по сугубо специальным темам, происходило где-то в стороне от общемирового. Только в 90-е годы в России возникли десятки небольших экономических центров, НИИ, фондов и групп, в которых появлялись ростки новых экономических школ и течений. Однако для появления крупных экономистов мирового уровня потребуется в лучшем случае еще пятнадцать-двадцать лет. А пока в России наиболее крупным и авторитетным экономистом считается тот, кто занимает более высокий пост в иерархии власти. В начале 90-х годов это были Егор Гайдар и Александр Шохин, в 1996—1997 годах Александр Лившиц и Евгений Ясин, теперь это Герман Греф и Алексей Кудрин, авторитет которых оспаривает, однако, Андрей Илларионов...
С утратой высоких постов будет утрачен и авторитет. А кто среди граждан России доверяет сегодня Анатолию Чубайсу не только как политику, но и как экономисту? Увы, одних лишь административных талантов недостаточно, чтобы успешно провести ту масштабную реформу в энергетике, которую планирует Чубайс, ссылаясь опять-таки на зарубежный пример — на очень сомнительный опыт реформы электроэнергетики, который был проведен в штате Калифорния в США.
Сказанное выше вовсе не означает, что Россия должна вообще отказаться от проведения экономических реформ. Но эти реформы должны проводиться гораздо более спокойно, медленно и с обязательными предварительными экспериментами в отдельных городах, областях и регионах. Только так мы сможем накопить необходимый опыт и быстро подготовить нужные стране экономические кадры. Пока еще наблюдать за дискуссиями экономистов «старой» и «новой» школ тяжело: ни та, ни другая сторона не вызывают необходимого доверия — ни с точки зрения доводов, ни с точки зрения практического опыта. А между тем именно доверие — и к власти,
Один из ведущих авторов ультралиберального журнала «Новое время» Юрий Александров с некоторым удивлением писал после финансового краха 1998 года: «Знакомство с опытом реформ в самых разных странах наводит на мысль, что решающим фактором их успешности или провала является не выбор модели, а настрой населения — его готовность до конца пройти избранный путь».15 Странно, что столь простая мысль так поздно стала посещать головы наших реформаторов. А между тем, один из самых крупных российских экономистов конца XIX — начала XX века, академик Иван Иванович Янжул (1846—1914) еще сто лет назад написал книгу о доверии как важнейшем факторе производства. Доверие бизнесменов и деловых людей друг к другу, доверие людей к финансовым институтам и институтам власти, доверие к политике реформ, собственности, — все это не только политические, но и экономические категории.
Демократический режим по определению может быть прочным только при опоре на большинство народа. Пока простые люди будут говорить о власти, что «все они жулики», пока экономисты будут констатировать как очевидный факт, что в России «никто никому не верит», ждать улучшений в экономике не приходится. Население будет по-прежнему прятать свои доллары в домашних тайниках, мелкие и средние бизнесмены скрывать свои доходы, а крупные — держать свои счета в зарубежных банках. Именно недоверие граждан Советского Союза стало главной причиной неудачи Михаила Горбачева.
Но и то доверие большинства населения России, которое Борис Ельцин с немалым трудом сумел завоевать в 1989—1991 годах, было растрачено уже через год. Да и вся программа реформ, обозначенная термином «шоковая терапия», не рассчитывалась на доверие и согласие народа, а опиралась на режим чрезвычайных полномочий, полученных Ельциным на срок в двенадцать месяцев. Речь шла поэтому о скорейшем проведении — часто посредством указов и без какого-либо публичного обсуждения — большой серии самых радикальных реформ, которые должны были продвинуть Россию до «точки невозврата».
Все тот же шведский профессор и дипломат А. Ослунд, возглавлявший группу советников Е. Гайдара, так объяснял принятую в России стратегию реформ: «Масштабы возможных структурных реформ в Восточной Европе были огромны, но в России предстояла еще более масштабная структурная перестройка, и я предполагал, что падение промышленного производства в стране составит от 35 до 40%, то есть больше, чем в Польше. Необходимость быстрого проведения такой перестройки объяснялась многими причинами. С точки зрения политики, было лучше принять крупный пакет радикальных мер, пока в обществе преобладает чувство растерянности, различные заинтересованные группы еще не могут полностью оценить, что они приобретут или потеряют... Нужен массированный и быстрый удар».16 О доверии и поддержке населения эти люди даже не помышляли.
Отсутствие доверия народа было главной причиной неудач и кабинетов Черномырдина и Кириенко. Только Евгению Примакову удалось существенно поднять уровень доверия населения России к правительству и поддерживать его на протяжении восьми месяцев. Особенно показателен в этом отношении пример с предложенном А. Чубайсом реформой РАО ЕЭС. Мотивом и целью этой реформы было привлечение в данную отрасль иностранных капиталовложений, повышение эффективности и конкурентоспособности. Однако, как только Чубайс объявил свои предложения о реформе, стоимость акций РАО ЕЭС упала на треть, а капитализация кампании сократилась на несколько миллиардов долларов. Кто же будет вкладывать свои деньги в такое предприятие? Государственная Дума существенно изменила и проекты, и сроки реформирования электроэнергетики. Очевидно, однако, что при устойчивом и вполне заслуженном недоверии общества к Чубайсу российское общество больше не может позволить ему проводить над собой новые широкомасштабные эксперименты.