Владимирские Мономахи
Шрифт:
Пользуясь почти юношеской робостью и наивностью его, Сусанна иногда шалила, дразнила и забавлялась его страстью на все лады.
Так прошло еще более недели, и Дмитрий был у нее в гостях после обеда, и они остались одни; она легла на свой ковер, а он сел около нее тоже на полу… Понемногу, все ленивее болтая и отвечая, она притворилась, что вдруг крепко заснула…
Дмитрий долго смотрел на нее… затем
И долго, крепко спала Санна, только дыхание ее, нервное и порывистое, доказывало, что ей будто снится что-то волнующее ее. И она проснулась только тогда, когда поняла, что он совсем теряет рассудок. Она открыла свои чудные глаза, поглядела кругом себя, потом на него и удивилась…
— Да я спала? — изумленно вымолвила она.
После этого дня Дмитрий сильно изменился, стал пасмурен, задумчив, иногда просто печален.
— Бедный мой! — нежно говорила Санна, оставаясь одна. — Погоди… скоро помогу тебе стать отважным…
За эти же дни, однако, ее снова стало сильнее озабочивать поведение конторщика. Она думала, придумывала и не знала, что сделать, что предпринять, ежедневно ломала себе голову и не находила ничего.
Между тем Анька Гончий, будто совершенно одичав или обезумев от нравственных пыток, не давал Сусанне проходу, подходил и при посторонних, не стесняясь, или не понимая, что он творит, или ничего и никого не замечая, и привязывался к ней, то молил, то грозился. Всякий день могло произойти что-нибудь пагубное для Сусанны.
И, наконец, однажды, она решилась окончательно обратиться к Змглоду. Послав за ним, вдруг она стала нетерпеливо ждать его будто боясь, что раздумает. Наконец Угрюмова доложила ей, что обер-рунт явился, а затем, выйдя в коридор, она позвала и пропустила его к барышне. Змглод вошел и, став у дверей, поклонился. Сусанна подошла к нему и произнесла ласково:
— Здравствуй, Денис Иваныч… Я за тобой послала. Мне надо дело одно порешить. У меня до тебя большая просьба…
— Что прикажете… — отозвался обер-рунт.
— Скажи мне… Это не к делу… А так… Давно я хотела тебя спросить. Что ты такой стал вдруг хмурый, не то хворый? Уж вот которое время. Что с тобой приключилось?
— Ничего, барышня… Так, неможется.
— Да что именно?..
— Не знаю… Неможется… Пройдет! Что указать изволите?..
— Скажи… Не могу я тебе помочь в твоей заботе? — настаивала Сусанна.
Змглод глянул быстро ей в глаза, потом потупился и засопел, будто переводя дыхание.
Сусанна заметила все и, понизив голос, ласково и вкрадчиво произнесла:
— Скажи мне. Есть у тебя что-то на душе. Может быть, я могу тебе чем помочь…
Змглод, не глядя на нее, молча замотал головой, а затем угрюмо выговорил:
— Ничего нету… А если бы что и было… то не могу я сказать, потому что сам не
— Что? Как? — удивилась она. — Сам не знаешь.
— Да, барышня. Сам не знаю… Мерещится мне чертовщина… Да все, знать, выдумки мои. А коли не выдумки, а правда, то конец мой пришел.
— Да что? Скажи.
— Нет, барышня… Сказывают люди про дело какое, а про выдумки что же сказывать. Станет мне представляться, что вот наша колокольня либо башня коллежская качается… Так что же? И сказывать? Нет, лучше помолчать, а то люди осмеют. Легче не будет… А вот… вы что прикажете? Зачем приказали придти?
— Мне нужно, Денис Иваныч, одно важное дело порешить… — заговорила Сусанна смущаясь. — Избавь меня от дерзостного холопа. Я не хочу беспокоить дядюшку и гневать его пустяковиной. Поэтому я за тобой послала… Надо примерно наказать бы… Да не такой малый. Надо сразу его… Чтобы не было его!
— Кого, барышня?
— Аньку.
— Гончего? — удивленно глядя, переспросил Змглод.
— Да, — отозвалась Сусанна тихо и опустила глаза, под упорным и изумленным взглядом обер-рунта.
— Аньку Гончего? — опять переспросил тот.
— Да, Аньку. Он дерзостно ведет себя. Будто разума решился. И его надо…
— Унять?
— Нет. Его не уймешь, как другого кого. Его надо просто похерить…
Змглод молчал и сильнее сопел, будто уткнувшись носом. Он хорошо, конечно, понимал, что барышня хотела сказать словом «похерить». Это было слово самого барина Аникиты Ильича. Сдать человека в солдаты или сослать на поселение в Сибирь, представив в Нижний земский суд в городе, — не значило похерить…
Похерить обозначало иное, что Змглод, слывший за злыдня и изверга, не любил однако брать на свою душу. Но никто этого не знал и даже не подозревал, воображая что «Турка» рад-радехонек изуверствовать.
Наконец, с тех пор, что Змглод был обер-рунтом, барин только четыре раза приказывал ему четырех человек похерить.
Теперь впервые барышня указывала то же… Но он даже сомневался, имеет ли он право повиноваться ей в таком важном деле…
На краю сада было небольшое здание в два этажа с башней в виде небольшого бастиона, где внизу жили павлины, павы, цесарки, аисты и разные другие заморские птицы, в верхнем же этаже были отдельные комнаты, в которых, однако, никто никогда не жил. Здание называлось Павлиний павильон. Под этим зданием был большой и глубокий подвал, почти подземелье.
Уж четыре раза Змглоду пришлось приводить сюда, с двумя рунтами, «живого человека с заткнутой глоткой» и, растворив поочередно трое железных дверей подвала, вводить его и оставлять…
Человек пропадал без вести… Барин называл это наказание, самое тяжкое и даже преступное, словом: «похерить». В Высоксе об этом догадывались, конечно, вследствие нескромности рунтов, но говорить об этом не смели. Даже приближаться к павильону суеверно боялись, говоря, что около него «нечисто».
Теперь не сам барин, а барышня приказывала это тягчайшее наказание. Змглод смущался, колебался и наконец выговорил: