Владлен Бахнов
Шрифт:
Нина Семеновна вообще не хотела идти на прием. Но Абрам Маркович убедил ее, что этого делать нельзя. Так в цивилизованном обществе не поступают: раз приглашают, надо идти. И вообще, когда они еще повращаются в этих сферах! Надо!
Надо так надо! И Нина Семеновна стала гладить Абраму Марковичу брюки, чтоб он выглядел на приеме как человек в галстуке.
— А кто этот Орландо? — спрашивала она, прижимая утюг к влажной тряпке. — Он хоть прогрессивный или какой-нибудь босяк-агрессор?
— Какая тебе разница? Не он же нас приглашает, а его жена.
— Если муж агрессор, так и жена у него не ангел, — убежденно сказала Нина Семеновна.
—
Пригласила Варвара и Семен Семеныча. Но тот после памятной встречи с майором Зубатых на веки вечные закаялся общаться с заграницей, и теперь, получив повестку на банкет, собрал теплые вещи и сам пошел сдаваться майору.
Пригласила Варвара и Футикова, вернее, хотела пригласить, чтоб тот приехал на своей роскошной машине и увидел, что другим тоже пофартило, и подавился от зависти. Но тут же мадам Орланьте вспомнила, что Футиков связан с Кастракки, а у атамана весьма натянутые отношения с адмиралиссимусом. Мадам мыслила теперь международными категориями и благодаря такому мышлению сразу же поняла, что если она пригласит Футикова, то Кастракки может подумать, будто Сонливия ищет пути к примирению с Ломалией. А это вовсе не входило в планы атамана Орландо. И, взвесив все эти обстоятельства, мадам свое приглашение аннулировала, что, кстати, еще больше обострило отношения Кастракки и Орландо.
Но самый большой переполох произошел среди приглашенных подруг. В чем идти? Вот что волновало бывших товарок мадам Орланьте. В люксембургском брючном костюме? А вдруг такой же наденет Танька из «Гастронома», и будем мы, как две дуры-близняшки. Так. может, надеть австрийскую блузку с брюссельскими кружевами и шведскую юбку-макси? А если Любка из мебельного в этом же припрется?
И эти душераздирающие сомнения можно понять, если вспомнить, какая ужасная история с гавайскими платьями случилась в Вечногорске совсем недавно…
Месяца три назад в Горторг забросили партию гавайских вечерних платьев. Конечно, это был неслыханный дефицит. И все работники торговли и пищеторга постарались — кровь из носу! — приобрести эти невиданные платья. Ходить в этом вечернем дефиците было абсолютно некуда. И тут кто-то опытный пустил слух, дескать, там в таком ходят в оперу. Модницы воспрянули духом. В Вечногорске была своя Гранд-опера имени Могучей кучки. И вот на ближайшем спектакле (а была как раз премьера новой оперы «Протокол заседания месткома» местного композитора Наглинки), так вот, на премьеру в широко распахнутые двери Гранд-опера стал вливаться яркий поток совершенно одинаково одетых женщин. Когда поток растекся по рядам и обладатели гавайских платьев расселись, партер, если смотреть с галерки, напоминал экзотический гавайский луг в пору весеннего цветения диковинных цветов тиу-лиу.
Не имеющая доступа к дефициту галерка злорадствовала. А обладательницы платьев-близняшек старались не глядеть друг на друга и еле сдерживали слезы.
Закончилась увертюра, пошел занавес. На сцене, изображавшей кабину строительного крана, сидела исполнительница партии крановщицы и, двигая рычаги управления краном, пела:
Я на кране на строительном сижу. Из кабины я на край родной гляжу. Из кабины я на крайПо идее режиссера после этих слов крановщица должна была подойти к рампе, взглянуть в зал, как бы приглашая зрителей тоже полюбоваться родной страной и ее отдельными недостатками. А актриса вдохновенным взором окинула зал и обомлела. В первых рядах все женщины были точно в таких же платьях, какое сегодня утром ей всучила знакомая спекулянтка за полторы сотни. И в директорской ложе сидели в таких же, и в горкомовской…
«И куда я только свой не кину взор, всюду вижу дорогой простор…» — продолжала выводить крановщица, вспоминая, как эта сука-спекулянтка уговаривала ее, что платье привезено прямо оттуда и продается только потому, что срочно понадобились деньги на машину…
Лучше нет еще другой такой страны…И что ей теперь с этим дурацким платьем делать, если весь город в таких ходит? Может, Людке Уваровой продать? Так ведь она тоже не дура и сегодня же увидит со сцены. что на всех такие платья!
Нет, нет, горели денежки, да еще в долги влезла…
Но и недостатки кой-какие сверху тоже мне видны! —пела, заливалась крановщица, а по лицу ее текли непредусмотренные режиссурой слезы. И женщин в партере при виде этих искренних слез охватило понятное волнение, и они тоже стали беззвучно плакать. Горючие слезы текли по раскрашенным косметикой лицам и стекали на гавайские платья, оставляя на них несмываемые подтеки.
Древние стены оперного театра ни разу не видели таких дружных слез, хоть на этих подмостках неоднократно убивали беднягу Ленского, здесь умирала Баттерфляй и погибала Кармен — и вот, поди ж ты: не они, а простая крановщица сумела тронуть чуткие зрительские сердца… И автор оперы, Неглинка, увидев зрительские слезы, понял, что признание наконец-то пришло! Он почувствовал подступивший к горлу комок и, сжав губы, беззвучно заплакал так же, как и его жена, сидевшая рядом с ним в гавайском дефиците.
— Вся зала рыдала! — как говорила потом поэтесса Роза Бумажная, написавшая либретто этой оперы и купившая специально для премьеры вечернее гавайское платье. И когда после спектакля стали вызывать авторов и поэтесса появилась на сцене в своей обновке, зрители встретили ее радостными воплями и аплодисментами: «Ага! Вот еще одна гавайская!» Значит, не они одни у мамы дурочки!
В тот же вечер дефицитные платья утратили престижность. И с тех пор гавайские обновки висели в шкафах и. памятуя о трагическом происшествие в опере, ни одна женщина не рисковала появиться в обществе в тропическом наряде. А тем более на дипломатическом приеме!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
(Продолжение)
Нелегко пришлось и Шереметьеву. Нет, товарищи, что ни говорите, а очень трудно проявлять инициативу, если точно не указано, как ее проявлять, когда и в каких масштабах.
Попросила госпожа Орланьте перенести прием в «Лиру». Захотелось ей встретиться с бывшими товарищами по работе в привычной обстановке. Шереметьев проявил инициативу, и к вечеру «Лира» изменилась до такой степени, что ни один старожил-завсегдатай не узнал бы родимой стекляшки.