Владлен Бахнов

Бахнов Владлен Ефимович

Самовлюбленность

Весь мир погружая в полуденный зной. Светило на небе светило. Над лесом, над лугом, над ширью степной Пушистое облако плыло. Оно озиралось вокруг и на юг Едва продвигалось замедленно. И вот, проплывая над озером, вдруг Свое отраженье заметило. А нужно признаться нам прежде всего: До этого случая облако Не видело в зеркале вод своего Довольно приятного облика. И надо ж случиться подобной беде, И в холод, и в жар его бросило: Впервые увидев свой облик в воде. Влюбилось вдруг облако в озеро! Влюбилось! Пускай хоть на час, хоть на миг… И ты мне, читатель, позволишь Отметить, что часто мы любим в других Свое отраженье всего лишь!

Одиночество

Здесь один петух на всю деревню. Но доверить можно старику: Как велит обычай стародревний, Каждый день в одно и то же время Он кричит свое «Кукареку!», Одиноко

бедному поется. Но он верит, голося во тьму. Что когда-нибудь, да отзовется Дальний брат по разуму ему. Раздается хриплый клич старинный Памятью почти былых времен… И однажды вызов петушиный Записал я на магнитофон. И едва закукарекал Петя, Паузу едва лишь сделал он, — Я включил ту запись на кассете, И в ответ запел магнитофон. Что тут стало с птицей вдохновенной! Заорал петух что было сил. Чтобы где-то на краю Вселенной Тот, другой, опять заголосил. Разгоняет ночь одна лишь спичка. Мрак отходит, огоньком гоним… Долго, долго длилась перекличка Петуха с кассетником моим. Но теперь уж точно знает петел: Есть он, есть живой собрат его. Пусть он даже на другой планете — Можно докричаться до него!

Фантастическая история

Начинается эта история На Лиловой планете, которая От Земли на таком отдалении, Что ее не видать, к сожалению. И лететь до нее, отдаленной. Через весь через белый свет Два миллиарда Шестьсот миллионов Восемьсот сорок восемь лет. Под влиянием радиации Пили там все народы и нации, И, как дети цветными открытками. Увлекались спиртными напитками. Эти инопланетные гаврики Для начала пропили все фабрики. А потом, хоть хмельные, но шустрые. Добрались до тяжелой индустрии. И промышленность Сталелитейную Отнесли в заведенья питейные. После в дело пошла территория: Горы, долы, поля, плоскогория, И леса, и моря с океанами Были пропиты все окаянными! Вдруг нелепые слухи полезли. Дескать, звезды куда-то исчезли. Поглядели: Вверху ни звезды нет. Только бездна беззвездная стынет. — Эх, — сказали. — какая-то бестия На бутылку сменяла созвездия! Но поступку дивясь безобразному. Не отчаялись братья по разуму И решили: а ну ее к бесу! И пропили беззвездную бездну. Туг осталась одна пустота лишь, И ее пропивать тоже стали. Но возникшая в космосе где-то. Вдалеке появилась комета. Направляясь в просторы иные, Пронеслась она по небосводу, И лучами Напитки спиртные Превратила В обычную воду. Ах, планета! Как грустно, как скверно там: Нет нигде ни портвейна, ни вермута. Лишь боржом да нарзан… Деградация… Загибается Цивилизация. Население все перестало пить, И теперь нету жизни там, стало быть! Опустела планета Лиловая, А ведь как процветала, бедовая! Так окончилась эта история. Невозможная даже в теории, Но имевшая место на практике В той, весьма отдаленной, галактике. А лететь до нее, отдаленной. Через весь через белый свет Два миллиарда Шестьсот миллионов Восемьсот сорок восемь лет. 1973

Враг

В порядке полной гласности Сказать должны мы так: Отечество в опасности. Нам срочно нужен враг! Нам нужен враг надежный. Коварный злобный враг Поскольку невозможно Нам без него никак, Мы б на него надеялись — Ведь враг наш не дурак, И что б у нас ни делалось. За все в ответе враг. Ах, на душе погано. И жизнь не дорога. Ну где найти врага нам. Надежного врага? Погибнет наше царство Без недругов лихих. Без ихнего коварства И провокаций их. Да, без врагов паршиво. Без ихней суеты, Их пропаганды лживой И злобной клеветы! 1975

Опыт предков

Как говорится в манускриптах. Как Ветхий говорит Завет — Шли иудеи из Египта В свой край родимый сорок лет. Но все теперь идет быстрее, И из Израильской земли Опять в Египет иудеи Лишь за четыре дня пришли. Но вновь припомнив манускрипты, И опыт предков, и Завет, Евреи будут из Египта Идти, как прежде, сорок лет. 1967

Счастливый случай

При королевском дворе в Кандалузии Жил мудрый цензор, и блюл он контекст. В одах хвалебных он видел аллюзии, А в дифирамбах опасный подтекст. — Где тут аллюзия? Вот и аллюзия. — Где тут подтекст? Вот он, подтекст. И обнаружив подтекст и аллюзию. Цензор накладывал резолюцию: «Запретить. Это в печать нельзя пропустить». «К чертям царя-тирана!» — Читает цензор вдруг. И отразился странный В глазах его испуг: — Где аллегория? Нет аллегории! Где тут намек?

Не виден намек! Вот приключилась какая история — Цензор «добро» дал и занемог. Так без намеков и аллегории Бедного цензора объегорили! 1971

Читателям

Читатели журналов и газет. Кто в слове «да» читает слово «нет», А в слове «нет» читает слово «да» И попадает в точку иногда. Читатели журналов и газет. Вам в щелях между строчек виден свет… Как не сошли с ума вы, как не спятили, Великие, отважные читатели?! Что такое полуправда? — Это значит — полуложь. И пока тут разберешь. Где та часть, в которой — правда. Где та часть, в которой — ложь. 1977

Про девочку Алену

Переполнены тревогою газеты. Потому что человек попал в беду. Потому что в Заполярье дальнем где-то Стонет девочка Аленушка в бреду. И врачи попасть к Аленушке не могут: Снегопады перекрыли все пути. Вездеходы отправляются в дорогу. Но к поселку не проехать, не пройти. И страна следит тревожно и бессонно: Неужели не успеют, не спасут? А столыпинские красные вагоны На Восток, не торопясь, свой груз везут… Самолеты посылают за Аленой, Но метель метет, и в небе нет дорог Эшелоны, эшелоны, эшелоны На Восток идут, Все время на Восток. С нетерпеньем мы бросаемся к газетам И читаем, что прославленный пилот Посадил свой самолет в поселке этом, На три точки посадил свой самолет! И летит в больницу девочка Алена. Для ее спасенья дорог каждый час! Эшелоны, эшелоны, эшелоны Незаметные проходят мимо нас… По приказу Наркомздрава из столицы Знаменитый доктор вылетел в ту ночь. Направляясь в заполярную больницу. Чтобы девочке Аленушке помочь. И несут ей телеграмммы почтальоны, И по радио стихи о ней звучат. Заглушая близкий грохот эшелонов, — Мы не слышим, как колеса их стучат… И узнав, что будет жить Алена, Улыбнулся самый лучший друг детей И подумал: «Слишком мало эшелонов При таком большом количестве людей». 1974

История моей жизни

Я знал всегда: мне жизнь моя Дана не ради мелких буден. Что подвиг жизни будет труден — Сказать всю правду, не тая. Я помнил чуть не с колыбели О Цели. Но, не горячась, Я знал, что для свершенья Цели Мне должно выбрать точный час. И час пришел. В порыве странном Я понял, что сейчас решусь. И я решился бы. Но Русь Была тогда под Чингисханом. О эти страшные века! И так История велела. Что все-таки для пользы дела Мне лучше подождать пока… И ждал я, Господи, прости. И вновь пришел он — час мой звездный. Но в это время на Руси Сидел Иван Васильич Грозный. И мне История опять. Не для меня — для пользы дела. Хранить молчание велела, И я, вздохнув, решил молчать. И вновь пришла моя пора, Да, понял я, пора настала! Но тут Россия затрещала В руках Великого Петра. А от Петра до топора Ведет кратчайшая прямая, И это дело понимая, Я осознал, что не пора. И так в молчанье терпеливо Я ждал, хоть было тяжело, А время шло неторопливо. Глядишь — и двести лет прошло… И все сомнения отбросив. Решился я заговорить, Но в это время сам Иосиф Виссарионыч стал царить. И понял я, что в самый раз Мне лучше промолчать сейчас… Но к черту «быть или не быть»! И помня о своем призванье. Заговорил я, Чтоб открыть Всю правду… Слушайте! Вниманье! Но тут послышалось мычанье: За долгие года молчанья Я разучился говорить! А мимо стадо гнал пастух, И на мое мычанье вдруг Оно откликнулось мычаньем. 1974

Об одной исторической ошибке

Знают в Сызрани, знают в Вологде, Повторяют всем в назидание: Битый молодец — добрый молодец, А небитый — одно лишь название. Знать, недаром так слово молвится. И не наше то измышление. Что, мол, где-то за битого молодца Двух небитых дают — и не менее. Царь подумал: вот и решение! Пустим в ход кулаки, зуботычины, А как станем бить население — Сразу вдвое его увеличим мы. И с тех пор холопов вылавливают. Бьют, не зная ни роду, ни имени, — Битых молодцев заготавливают. Чтоб потом на небитых выменять. Били молодцев с жаром и пылом. Били честно и так их и этак. А менять их пора наступила. Глядь, меняться желающих нету. Слуги царские не церемонятся. Истоптали луга и пажити: Ищут, где за битого молодца Двух небитых дают — не подскажете? Короли вокруг извиняются, Извиняются, а не меняются. Ах, царю и печально, и горько. Что ни с кем он не может условиться. Ведь царя подвела поговорка Или, может быть, даже пословица. А теперь мы сказать можем точно: Некто битый — от страшной обиды Взял и брякнул когда-то про то, что За него, мол. дают двух небитых. Те слова до сих пор не забыты. Но должны б они все же служить Не указом, что следует бить, А скорей — утешеньем для битых.