Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
Шрифт:
Легкость победы заставляет сомневаться в ее прочности.
— Ведь должны же они сопротивляться! Где-нибудь да таится контрреволюция!
Чем живет революция? Боязнью контрреволюции. Этой боязнью дышат и вдохновляются ее вожди. Этой боязнью они питают, насыщают массы. Этой боязнью поддерживают революционное настроение, революционный подъем духа у масс.<…>
Контрреволюция это кошмар революции. И борьба с нею, отыскивание контрреволюции, в конце концов, поглощает все силы революции. Вот почему те учреждения, как „Комитет общественного спасения“, — эта чрезвычайная следственная комиссия Великой Французской революции, — которые ведут борьбу с контрреволюцией, получают первенствующее значение, делаются всесильными, главенствуют надо всем и надо всеми, и все остальные учреждения революции отходят на второй план».
Можно представить себе, как вздрогнули слушатели при этих словах. Лектор выступал против самой Чрезвычайки. Но Дорошевич продолжал пророчествовать, и кровавый призрак 1930-х годов, сталинских репрессий уже вставал за его словами: «Контрреволюционеры мерещатся всюду. Фукье-Тэнвилль посылает на гильотину своих родственников, Робеспьер — друзей детства. Подозрительны все — те, кто вчера боролся рука об руку за свободу.
Этот кровавый кошмар рождает человека, который задушит революцию. Здесь Дорошевич переходит к последней лекции своего цикла — о Наполеоне. Кто спит в саркофаге Дворца инвалидов? Император? Завоеватель мира? Нет. В этой могиле лежит революционер, якобинец, офицер гражданской войны. К своей коллекции революционных журналистов Дорошевич добавляет «журналиста-практика, журналиста-реалиста, журналиста-карьериста». Следует рассказ о том, как скромный лейтенант артиллерии в 1793 году выпустил посыпанный «крупной якобинской солью» памфлет «Ужин в Бокэре», вся терминология его — «преступные аристократы», «республика, которая диктует свои законы всей Европе», «ниспровержение тиранов» — более чем соответствовала духу революционного времени. Это потом министр полиции Фуше, выполняя поручение императора, будет по всей Европе разыскивать и уничтожать «эту проклятую брошюру». А пока Наполеон делает карьеру: революционный генерал, потом первый консул. На десятом году революции он скажет: Basta! La r'evolution est finie!
Дорошевич предупреждал: «Бойтесь не Дантонов, бойтесь не Робеспьеров! Бойтесь не генералов, которых вы казните, — бойтесь вот этого маленького офицера в поношенном артиллерийском мундире <…> Контрреволюцию ищут везде. Но никогда не ищут там, где она, в действительности, скрывается. В этом насмешка истории».
По воспоминаниям Пильского, с лекцией о журналистах Великой Французской революции Дорошевич выезжал в другие города, в частности он называет Архангельск и Одессу. Возможно, и состоялась поездка из Москвы или Петрограда в Архангельск, хотя, если иметь в виду состояние здоровья Дорошевича, это было нелегкое предприятие. Что же до Одессы, то это был не гастрольный выезд, через город начала его славы пролегало долгое и сложное по обстоятельствам (началась гражданская война) путешествие, в которое он пустился в конце лета 1918 года. Жизнь в Петрограде становилась все тяжелее и опаснее. В ночь на 25 июня арестовали Амфитеатрова. По слухам, арест был связан с закрытием газеты «Молва», в которой он опубликовал фельетон по поводу убийства Володарского [1347] . Скорее все в те же дни «революционного террора», объявленного возмездием за убийство большевистского комиссара по делам печати, был арестован и Дорошевич. Его арест, припоминал Амфитеатров, «длился всего несколько часов, но разбил больше, чем иного год каторги». Кратковременность ареста Дорошевича можно объяснить тем, что власть, предпринявшая аресты крупных деятелей «буржуазной печати» в отместку за убийство Володарского, не только ничего реального не смогла предъявить ему в качестве обвинения (в отличие от Амфитеатрова, он ничего не печатал), но и убедилась в тяжелом состоянии его здоровья. О том, что происходило с ним в ту пору, свидетельствуют те же воспоминания Амфитеатрова: «Много видел я в то время панически испуганных людей, но никого в такой мятущейся, самоубийственной тоске, как терзался Дорошевич. Помню, застал я однажды его, совсем больного, в постели, по которой он катался из стороны в сторону, как зверь, в отчаянии, не находящий места, где дать хоть минутный покой больному сердцу… Насилу-то, насилу его выпроводили на юг» [1348] .
1347
Арест А. В. Амфитеатрова//Наше слово, 1918, № 54.
1348
Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. Т.2. С.340.
Было принято решение: он поедет в Севастополь, поживет в доме тещи, все-таки другой климат, морской воздух, фрукты — может быть, и полегчает. Ольга Николаевна временно оставалась в Петрограде: нужно было устроить дело с охраной квартиры, в которой было немало добра, — кабинет красного дерева в стиле жакоб, вывезенный Власом Михайловичем из Франции, бронза, картины, гравюры, ну и, конечно, великолепная библиотека. Он взял с собой только самое дорогое и необходимое — подлинники газет, журналов и книг эпохи Великой Французской революции. Те самые, которые он демонстрировал на лекциях в Петрограде и Москве. Они нужны были ему для новых выступлений, ибо чем еще он мог заработать на жизнь?
Выезд из Петрограда на юг, где хозяйничали белые, составлял немалую проблему. Для того чтобы получить разрешение большевистской власти, нужно было представить серьезные резоны. 24 августа Дорошевич прошел освидетельствование у врача судебно-медицинского подотдела Комиссариата здравоохранения Ольги Исааковны Соловейчик. В выданном документе было записано, что «гражданин Дорошевич, 55 лет, ослабленного питания, жалуется на общую слабость, одышку, стеснение и боли в стороне сердца, боли в печени <…> Заключено, что гр. Дорошевич одержим пороком сердца, воспалением желчного пузыря, поэтому нуждается в безотлагательном лечении в дачных условиях на юге при особой диете питания, в поездке на юг нуждается в сопровождении какого-либо провожающего» [1349] . Вероятно, для того чтобы подкрепить аргументацию, была изобретена еще одна причина. Известный кинорежиссер А. Дранков получил разрешение выехать на юг в связи со съемками фильма по книге Дорошевича «Сахалин». В киногруппу, естественно, был включен автор книги [1350] .
1349
ОР РГБ, ф.218, к.709, ед. хр.5.
1350
См.: Янгиров Р. Человек со свойствами. Сага Александра Дранкова//Егупец, 2003, № 12.
На железных дорогах царила сумятица, поезда ходили нерегулярно. Почти два месяца продлилось путешествие Дорошевича. Сначала он застрял в Киеве. В город, находившийся под властью гетмана Скоропадского, наехало множество бежавших от большевиков политических деятелей, литераторов, актеров, журналистов. На Крещатике бурлила жизнь, в кафе строились фантастические планы, в театрах шли одна за другой премьеры, затевались новые газеты. «В бивуачной киевской сутолоке, имитировавшей столичную культурную жизнь, — рассказывает М. Кольцов, — фельетонный король в изгнании был желанным гвоздем для возникавших как грибы новых газет. Редакционные посланцы обивали порог тихой квартиры, где уединился больной Дорошевич. Но ответом на все самые заманчивые предложения было всегда одно:
— Не хочу, не верю, писать не буду.
Несмотря на болезнь, он ежедневно прочитывал все русские и иностранные газеты, пытливо расспрашивал близких о происходящем, интересовался деталями политики и жизни, что-то для себя отмечал, записывал, но в газетах работать отказывался категорически.
— Вы знаете, у меня такое впечатление, — слова одного киевского редактора, — что Влас или большевистский заговор затеял или пишет стихи» [1351] .
Прибывшая в Киев Тэффи навестила Дорошевича. Он жил «в какой-то огромной квартире, хворал, очень осунулся, постарел и, видимо, нестерпимо тосковал по своей жене, оставшейся в Петербурге, — хорошенькой легкомысленной актрисе.
1351
Ефимович М. Последние дни Власа Михайловича.
Дорошевич ходил большими шагами вдоль и поперек своего огромного кабинета и говорил деланно равнодушным голосом:
— Да-да, Леля должна приехать через десять дней… Во всяком случае, падение большевиков — это вопрос нескольких недель, если не нескольких дней. Может быть, ей даже не стоит выезжать. Сейчас ехать небезопасно. Какие-то банды…» [1352]
На Киев шли сичевики Петлюры. Дорошевич выехал в Харьков, оттуда в Ростов, затем в Екатеринодар. Во всех этих городах он выступал с лекциями о журналистах Великой Французской революции. Скорее всего, были они и в Киеве, но сведений об этом пока не обнаружено. Характерна разноречивость восприятия его выступлений на территории, где не распространялась власть большевиков. С одной стороны, слушателям, как и в Петрограде и Москве, была понятна связь событий эпохи Робеспьера и Марата с тем, что происходило в России. «По отзывам харьковских газет, в лекциях В. М. Дорошевича перед слушателями воскресают картины великого и мрачного прошлого, до ужаса сходные с кошмаром наших дней. Ярко и красочно обрисованы те дни террора, когда равная для всех гильотина всевластно царила в Париже, когда издавались даже специальные листки под циничным названием „тиражи лотереи св. Гильотины“» [1353] . А с другой, само признание как неизбежности революционного переворота, так и идущей ему на смену контрреволюции, заставляло наиболее бдительных деятелей белого движения подозревать лектора в нелояльности. В обзоре изданий, выходивших «по ту сторону», отмечалось: «Лекции, которые он читал в Петербурге и Москве о Французской революции, он повторил в Харькове, но вызвал неодобрение со стороны добровольческой печати, указывавшей, что автор держится на грани сочувствия революции» [1354] . Это подтверждают и впечатления литератора Глеба Алексеева (с 1912 г. он был помощником редактора провинциального отдела «Русского слова»), слушавшего Дорошевича в Ростове: «Еще тогда я все дивился: почему Дорошевича не арестовали? Он упреждал собравшихся профессоров и спасателей отечества, что революцию не могут остановить ни белые, ни красные знамена и ход ее точен, как ход развития времени. Людям, в которых в каждом угнездился маленький комнатный Наполеон, он рассказывал, что Наполеон — не конец революции, а ее зенит, и в этом страшном взмахе ее сияло солнце, вздетое страданием в высоту, не знающее, куда склониться — вперед, еще вперед или назад. Но в Ростове-на-Дону доносился тогда звон кремлевских колоколов, из тысячи проектов спасения России должен был выиграть хоть один, и, кажется, там ничего не поняли» [1355] .
1352
Тэффи Н. Так жили. М., 2002. С. 278–280.
1353
Приднепровский край (Екатеринослав), 1918, 22 сентября.
1354
Кричевский М. Печать на несоветской территории//Вестник литературы, 1920, № 2. С.96.
1355
Алексеев Г. Живые встречи. Берлин, 1923. С.38. Следует отметить, что воспоминания Алексеева содержат и «художественный вымысел, прежде всего касающийся утверждения, что Ольго Миткевич была с Дорошевичем в Севастополе во время гражданской войны».
Журналисту Илье Березарку, также бывшему на ростовской лекции Дорошевича, запомнилось, что после его слов о том, что «революция всегда переоценивает свои силы», а «контрреволюция всегда недооценивает силы революции, и в этом ее слабость», «представитель так называемой „государственной стражи“ (белогвардейской полиции) прервал лектора и заявил, что если он будет говорить что-либо подобное, лекция будет запрещена. На этот раз Дорошевичу удалось закончить лекцию. Но следующая его лекция о Наполеоне не состоялась».