Власть меча
Шрифт:
– Мы решили, что без них не обойтись, – объяснил Хайди полковник Больдт, когда они сидели на своих местах у ринга, и многозначительно посмотрел на судей. Все это были немцы, члены партии. Полковнику Больдту потребовалось провести немало переговоров и заключить сделок, чтобы это устроить.
Манфред Деларей первым вышел на ринг. Он был в зеленых шелковых трусах и зеленой майке с изображением антилопы, волосы коротко подстрижены. Поднимая над головой руки в перчатках и благодаря за аплодисменты, он окинул взглядом ряды сидений. Немецкая спортивная публика приняла его как одного из своих героев; сегодня вечером он защищал превосходство
Он почти сразу увидел Хайди Крамер, потому что знал, где ее искать, но не улыбнулся. Она тоже с серьезным видом смотрела на него, и Манфред почувствовал, что ее присутствие придает ему сил. Он перевел взгляд дальше и неожиданно нахмурился: к любви примешался гнев.
Эта женщина была здесь. Он всегда думал о Сантэн Кортни «эта женщина». Она сидела всего через три места от его любимой Хайди. Невозможно было не узнать эти густые темные волосы. Желтый шелк, бриллианты – она была элегантна и спокойна; Манфред ненавидел ее так сильно, что чувствовал во рту вкус этого гнева, похожий на вкус желчи и квасцов.
– Почему она вечно меня преследует? – удивился он. Она была среди зрителей на всех других его боях, а рядом с ней всегда сидел высокий высокомерный мужчина с большим носом и ушами.
Сантэн наблюдала за ним с тем смущающе загадочным выражением в темных глазах, которое он уже хорошо знал. Он намеренно повернулся к ней спиной, пытаясь передать всю силу своего презрения и ненависти, и смотрел, как в противоположный угол ринга выходит Сайрус Ломакс.
У американца было мускулистое тело цвета молочного шоколада и совершенно африканская, как у древних бронзовых статуэток князей Ашанти [70] , величественная голова с куполообразным лбом и широко расставленными глазами, с толстыми губами в форме ассирийского боевого лука и широким плоским носом. На его груди красовались красные, белые и синие полосы и звезды, и от него исходило ощущение угрозы.
70
Один из африканских народов, живущий преимущественно в Гане. В XVIII веке создал мощное государство.
«Это твой самый опасный противник, – предупреждал Манфреда дядя Тромп. – Если сможешь победить его, победишь всех».
Рефери вызвал их в центр ринга, назвал имена боксеров, и толпа взревела, услышав имя Манфреда. Возвращаясь в свой угол, Манфред чувствовал себя сильным и неуязвимым. Дядя Тромп смазал вазелином его щеки и брови и сунул в рот капу.
Он ладонью шлепнул Манфреда по плечу, словно подгонял быка, и прошептал ему на ухо:
– Быстрый, как мамба! Смелый, как медоед!
Манфред кивнул, приноравливая массивную резиновую защитную накладку на зубы, и по гонгу встал в белом свете прожекторов. Американец двинулся ему навстречу, подкрадываясь, как черная пантера.
Они сражались на равных, дрались на близкой дистанции и дрались жестоко, обмениваясь ударами, способными искалечить и оглушить, но чуть-чуть не достигавшими цели, с почти сверхъестественной сосредоточенностью угадывая намерения противника и отворачиваясь, отскакивая, ныряя, используя пружинящую силу канатов, ставя блоки предплечьем, перчатками и локтями; ни одному не удавалось ударить, но оба были настроены враждебно, быстры и опасны.
Гонг отсчитывал раунды – пять, шесть, семь, Манфреду никогда
Это произошло в середине седьмого раунда.
Американец нанес прямой удар левой, и, даже не видя его, только чуя по-звериному, Манфред убрал назад подбородок, и удар едва коснулся его лица, не достигнув цели.
Манфред поддерживал равновесие, отклоняясь назад, но готовый устремиться вперед, приготовив правую руку, со сжатым кулаком, как кузнечный молот, и американец на сотую долю секунды опоздал с отходом. Семь тяжелых раундов утомили его, он чуть задержался – и открыл правый бок. Манфред не видел этот изъян в защите, слишком небольшой, слишком недолгий, но снова его рукой водили чутье и опыт; по развороту плеч американца, по углу наклона его рук и головы он понял, где брешь в защите.
Времени для сознательных действий было слишком мало; кулак устремился вперед раньше, чем Манфред мог сознательно принять решение, но оно было принято инстинктивно и означало развязку. Не обычное для него завершение боя множеством ударов обеими руками, нет – единственный удар, решающий и неотразимый, завершит бой.
Удар зародился в больших эластичных мышцах икр и бедер, с помощью поворота таза, спины и плеч, набрал стремительность, как камень из пращи, и все это сосредоточилось в правой руке, как убыстряет ток могучая река, войдя в узкий каньон; удар миновал защиту американца и пришелся в темную голову с силой, от которой у Манфреда лязгнули зубы. Он все вложил в этот удар, все тренировки и весь опыт, всю свою силу; все его тело, и сердце, и каждая старательно разработанная мышца – все стояло за этим ударом, и он обрушился в цель тяжело и чисто.
Манфред почувствовал этот удар. Он почувствовал, что кости его правой руки сломались, они трещали и лопались, как сухие ветки, боль была как белое электричество, которое пронеслось по руке и заполнило голову пламенем. Но в этой боли были торжество и пьянящая радость, потому что он знал: все кончено. Он победил.
Пламя боли утихло, Манфред опять мог видеть и поискал, где у его ног лежит американец, но дикое биение его сердца на мгновение словно остановилось, а само сердце превратилось в сгусток отчаяния. Сайрус Ломакс оставался на ногах. Оглушенный, он шатался, глаза его потускнели, он ничего не видел, его ноги словно стали ватными, а голова свинцовой, он раскачивался, готовый вот-вот рухнуть, – но оставался на ногах.
– Убей его! – кричали в толпе. – Убей!
Манфред видел, как мало для этого нужно: еще один удар правой, и американец упадет, – всего один удар. Но этой возможности не было, ничего не осталось. Правая рука отказала.
Американец качался, как пьяный, отскакивая от канатов, колени его подгибались, но каким-то невероятным усилием воли он распрямлялся опять и опять.
«Левая рука. – Манфред собрал все остатки сил. – Я должен достать его левой».
И, превозмогая боль, он снова пошел на противника.