Власть меча
Шрифт:
На шестой день, когда Сара смогла сесть и без помощи тети Труди выпить немного супа, врач зашел в последний раз и за закрытой дверью внимательно осмотрел Сару. Потом отыскал на кухне тетю Труди и тихо, очень серьезно поговорил с ней. Как только он ушел, тетя Труди вернулась в спальню и села на тот самый стул, на котором проводила свои дежурства, не смыкая глаз.
– Сара? – Она взяла девушку за худую руку. Рука была легкая, хрупкая и холодная. – Когда у тебя в последний раз были месячные?
Сара, не отвечая, несколько долгих секунд смотрела
– О моя маленькая девочка… – Тетя Труди притянула ее голову к своей груди, обширной и мягкой, как подушка. – Моя бедняжечка, кто это сделал с тобой?
Сара молча плакала. Тетя Труди гладила ее по волосам.
– Ты должна сказать мне…
Неожиданно ее рука на голове Сары застыла, в глазах появилось понимание.
– Мэнни… это Мэнни!
Это был не вопрос, но из груди Сары вырвался мучительный подтверждающий всхлип.
– О Сари, моя бедная маленькая Сари…
Тетя Труди невольно повернула голову к маленькой фотографии в рамке, стоявшей на столике у постели больной. Это был студийный снимок Манфреда Деларея в боксерских трусах и майке, в классической позе боксера, с серебряным чемпионским поясом на талии. На снимке написано: «Маленькой Сари. От твоего старшего брата Мэнни».
– Какой ужас! – выдохнула тетя Труди. – Что же нам делать?
На следующий день, когда тетя Труди на кухне шпиговала оленью ногу – подарок одного из прихожан, вошла босая Сара.
– Ты не должна вставать, Сари, – строго сказала тетя Труди и замолчала, потому что Сара даже не посмотрела в ее сторону.
Тонкая белая ночная рубашка болталась на исхудавшей фигуре; Саре приходилось держаться за спинку стула – так она была еще слаба.
Собравшись с силами, она, как во сне, прошла к печке. Щипцами сняла круглую чугунную крышку, и в отверстии показались оранжевые языки пламени. Только тут тетя Труди увидела, что Сара держит в руке фотографию Манфреда. Она вынула ее из рамки, поднесла к глазам и несколько долгих секунд смотрела на нее. Потом бросила в огонь.
Квадратный листок сразу свернулся и почернел. Изображение на нем стало призрачно-серым и совсем скрылось в огне. Сара щипцами била по золе, превращая ее в порошок. Она с ненужной силой продолжала бить, даже когда уже ничего не осталось. Тогда она положила крышку на место и выронила щипцы. Покачнулась и упала бы на горячую печку, но тетя Труди подхватила ее и усадила на стул.
Сара долго сидела, глядя на печку. Потом заговорила.
– Я его ненавижу, – тихо сказала она. Тетя Труди склонилась над куском мяса, чтобы спрятать глаза.
– Нам нужно поговорить, Сари, – тихо сказала она. – Надо решить, что делать.
– Я знаю, что делать, – ответила Сара, и от холода в ее голосе тете Труди стало холодно. Говорила не прежняя веселая, умная девочка. Говорила женщина, ожесточившаяся и полная холодной злобы на то,
Одиннадцать дней спустя в Стелленбос вернулся Рольф Стандер, а шесть недель спустя они с Сарой обвенчались в Голландской реформистской церкви. Сын Сары родился 16 марта 1937 года. Роды были трудные, потому что ребенок был крупный, а бедра у Сары узкие и она еще не вполне оправилась от воспаления легких.
Сразу после родов Рольфу разрешили к ней зайти. Он стоял над колыбелью, глядя на новорожденного младенца.
– Ты его ненавидишь, Рольф? – спросила Сара с кровати. Волосы ее промокли от пота, она очень устала и исхудала. Рольф несколько мгновений молчал, обдумывая ответ. Потом покачал головой.
– Он часть тебя, – сказал он. – Я никогда не буду ненавидеть то, что связано с тобой.
Она протянула ему руку. Он подошел к кровати и взял Сару за руку.
– Ты добрый человек. Я буду тебе хорошей женой, Рольф. Обещаю.
– Я знаю все, что ты собираешься мне сказать, папа.
Матильда Джанин сидела против отца в его министерском кабинете в здании парламента.
– Правда? – спросил Блэйн. – Тогда давай послушаем, что я собираюсь сказать.
– Во-первых, – Матильда Джанин подняла указательный палец, – ты собираешься сказать, что Дэвид Абрахамс – прекрасный молодой человек, отличник, изучающий юриспруденцию, и спортсмен с международной известностью, завоевавший для нашей страны на Берлинской олимпиаде одну из двух медалей. Далее ты собираешься сказать, что он добрый, сочувственный и мягкий, что у него великолепное чувство юмора, он прекрасно танцует, по-своему красив и способен стать отличным мужем для любой девушки. Потом ты хотел сказать «но» и с серьезным видом посмотреть на меня.
– Неужели я собирался сказать все это? – Блэйн удивленно покачал головой. – Ну хорошо. Теперь я говорю «но» и с серьезным видом смотрю на тебя. Прошу продолжить за меня, Мэтти.
– Но, говоришь ты с серьезным видом, он еврей. Ты скажешь это подчеркнуто и будешь глядеть не просто с серьезным видом, но с очень серьезным.
– Это «с очень серьезным» требует большого напряжения лицевых мышц. Ну хорошо, продолжай.
– Моему дорогому папочке не хватит черствости добавить: «Не пойми меня превратно, Мэтти. Некоторые мои лучшие друзья – евреи». Ты ведь никогда не будешь таким бестактным со мной, правда?
– Никогда. – Блэйн старался не улыбаться, хотя предложение по-прежнему серьезно беспокоило его. Он никогда не мог противиться проказам своей рыжеволосой любимой дочери. – Так я никогда бы не сказал.
– Но, сказал бы ты, смешанные браки бывают очень трудными, Мэтти. Брак и так трудное дело, и не нужно усложнять его различиями в вере, обычаях и образе жизни.
– Какой я умный, – покачал головой Блэйн. – И что бы ты мне ответила?
– Я бы ответила тебе, что уже целый год учусь у рабби Джекобса и к концу этого месяца стану иудейкой.