Власть меча
Шрифт:
– Жутко. – Шаса невольно вздрогнул на ярком солнце. – Ты уверена, что они еще здесь?
– Они наблюдают за нами. И не торопятся.
Тут как из-под земли, так близко, что жеребец отступил и нервно закивал головой, возник человек в набедренной повязке из звериной шкуры. Он был маленьким, но с прекрасной фигурой, с изящными конечностями, созданными для бега. На груди выделялись жесткие мышцы; на обнаженном животе они слегка подрагивали, как рябит под ветром прибрежный песок.
Голову он держал гордо, и, хотя был гладко выбрит, не вызывало сомнений, что это мужчина в расцвете
Он приветственно и в знак мира поднял правую руку и высоким голосом произнес на своем птичьем языке:
– Я вижу тебя, Нэм Дитя.
Он назвал Сантэн ее бушменским именем, и она радостно вскрикнула.
– И я вижу тебя, Кви!
– Кто это с тобой? – спросил бушмен.
– Мой сын Хорошая Вода. Когда мы впервые встретились, я рассказывала тебе, что он родился в священном месте вашего народа, и О’ва стал его приемным дедушкой, а Х’ани – приемной бабушкой.
Кви, бушмен, повернулся и крикнул в безмолвную пустыню:
– Это правда, люди племени сан! Женщина Нэм Дитя – наш друг, а мальчик – из легенды. Приветствуйте их!
Словно из-под голой земли, по которой они только что проехали, появились маленькие золотые люди племени сан. Вместе с Кви их было двенадцать: Кви, его брат – Толстый Кви, их жены и голые ребятишки. Они прятались ловко, как дикие звери, но сейчас столпились, смеясь, щелкая, чирикая, а Сантэн склонялась в седле, приветствуя их, обнимая и называя каждого по имени. Потом подобрала двух малышей, только начавших ходить, и посадила себе на колени.
– Откуда ты их всех так хорошо знаешь, мама? – спросил Шаса.
– Кви и его брат – родственники О’ва, твоего приемного дедушки. Я познакомилась с ними, когда ты был совсем маленький и мы только начинали разработку шахты Х’ани. Это их охотничья территория.
Остаток дня они провели с кланом, а когда пришло время расставаться, Сантэн подарила каждой женщине горсть медных патронов, и женщины, причитая от радости, выразили свою благодарность в танце. Патроны повесят на шнурок вместе с осколками скорлупы страусовых яиц; выйдут отличные ожерелья, на зависть всем женщинам сан, каких они встретят в странствиях. Шаса подарил Кви свой охотничий нож с рукоятью из слоновой кости; пигмей проверил лезвие на подушечке большого пальца и удивленно вскрикнул, когда кожа разделилась. Окровавленный палец он гордо показал всем женщинам:
– Вот какое у меня оружие!
Толстый Кви получил пояс Сантэн. Когда они уезжали, он разглядывал свое отражение в блестящей медной пряжке.
– Если снова захотите увидеться, – крикнул им вслед Кви, – мы до дождей будем в роще деревьев монгонго у впадины О’чи.
– Им так немного нужно для счастья, – сказал Шаса, оглядываясь на маленькие танцующие фигуры.
– Да, они самые счастливые люди на земле, – согласилась Сантэн. – Но я все думаю, надолго ли.
– Неужели ты действительно так жила, мама? – спросил Шаса. – Как бушмены? Носила шкуры и ела коренья?
– И ты тоже, Шаса. Вернее, ты ничего не носил, как эти чумазые маленькие плутишки.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить.
–
– Это термальный источник, где мы купались и где я нашла первый алмаз шахты Х’ани.
– Я хотел бы там побывать, мама.
– Это невозможно. – Он видел, что ее настроение изменилось. – Источник был в самом центре трубки Х’ани. Сейчас там главные разработки. Мы начали копать и уничтожили источник.
Они какое-то время ехали молча.
– Это было священное место людей сан, и все же они не пришли в негодование, когда мы… – Сантэн замялась, подбирая слово, и решительно закончила: – …когда мы осквернили его.
– Интересно почему. То есть я хочу сказать, что если какой-нибудь чужой народ превратил бы Вестминстерское аббатство в алмазную шахту?
– Когда-то давно я говорила об этом с Кви. Он сказал, что это место принадлежало не им, а духам, и что если бы духи не хотели, с этим местом ничего бы не случилось. Он сказал, что духи жили здесь очень давно и, может, им стало скучно и они переселились в другое жилище, как делают люди племени сан.
– Все равно не могу себе представить тебя одной из этих женщин. Кого угодно, только не тебя. На это никакого воображения не хватит.
– Было трудно, – негромко сказала Сантэн. – Так трудно, что невозможно описать, невозможно вообразить, но без этой закалки, без этой подготовки я бы не стала такой, какой стала. Понимаешь, Шаса, здесь, в пустыне, уже готовая сломаться, я дала клятву. Я поклялась, что я и мой сын больше никогда не будем нищими. Поклялась, что нам больше никогда не придется терпеть нужду.
– Но меня тогда с тобой не было…
– Вовсе нет, – покачала она головой. – Ты был. Я несла тебя в себе по берегу Скелетов, несла в жару через страну дюн, и ты был частью клятвы, когда я дала ее. Мы – порождение пустыни, дорогой, и выживаем и процветаем там, где другие терпят поражение и гибнут. Запомни это. Хорошенько запомни, милый Шаса.
На следующее утро они оставили слуг сворачивать лагерь и навьючивать лошадей, чтобы потом вернуться своим ходом, а сами с сожалением повернули в сторону шахты Х’ани. В полдень они отдохнули в тени большого дерева, положив под головы седла и глядя на деловитых маленьких ткачиков, которые добавляли новые ветки к общему гнезду величиной с растрепанный стог. Когда жара спала, поймали пасущихся лошадей, сели верхом и поехали вдоль подножия горы.
Неожиданно Шаса выпрямился в седле и, заслонив рукой глаза, посмотрел вверх.
– В чем дело, chеri?
Он узнал скалистое ущелье, куда приводила его Аннелиза.
– Тебя что-то тревожит, – настаивала Сантэн, и Шаса почувствовал неожиданное стремление отвести мать к ведьме горы. Он уже собирался заговорить, но вспомнил клятву и остановил себя на грани предательства.
– Ты не хочешь мне сказать?
Она наблюдала за борьбой, отражавшейся на его лице.
«Мама не в счет. Она меня любит. Это не то же самое, что рассказать чужому человеку», – оправдывался он перед своей совестью и выпалил, прежде чем совесть смогла его остановить: