Влюбленный
Шрифт:
— Борис Львович, — поинтересовался я, — а вы списывали этот образ с кого-нибудь, кого лично знали или встречали?
— Да, конечно.
— Нельзя ли узнать, с кого? Мне бы это здорово помогло.
— Поезжайте в Архангельскую губернию, на Север, — посоветовал Борис Львович, — там вы найдете много таких, как Полушкин.
Подобный ответ означал, что Полушкин — персонаж вымышленный, или, как говорят, собирательный. Собирательный, то есть собранный из множества разрозненных человеческих черточек в один цельный
Но одно дело «собирает» писатель, другое — режиссер. Там бумага и воображение. А здесь воображение и исполнители. После неудачи с северянами я понял, что должен идти своим путем, не притчевым и не песенным, и «собирать» кинообраз, ориентируясь на реальность, которую знал сам.
Так я пришел к Станиславу Любшину и Нине Руслановой — исполнителям главных ролей.
Между Славой и Ниной сразу же установились хорошие отношения. Они прекрасно дополняли друг друга, часто импровизировали и всячески оживляли текст. Оживляли — не в обиду писателю сказано, просто таков актерский механизм, что без мелких, живых, узнаваемых подробностей актеру трудно играть.
Любшин и Русланова стали привносить в роли свое, свой жизненный опыт. Смысл истории это не меняло. Но фильм становился более грубым, более ершистым и шероховатым и все менее походил на житие.
Отснятый материал нас радовал, и мы, сидя в зале, частенько покатывались со смеху. Нравился материал и Борису Львовичу.
Но вот я вчерне смонтировал фильм и представил его на суд мосфильмовского телеобъединения.
Так как я был там гастролером, со мной разговаривали корректно:
— Попробуйте поработать над монтажом.
— Попробуйте сократить.
— Нельзя ли побольше светлой музыки?
— Красивых пейзажей…
Но потом им надоело любезничать, и слово взял директор объединения Марьяхин.
— Все это паллиативные предложения, — сказал он. — Все мы прекрасно понимаем, что фильм в таком виде не примут. Единственное, что можно сделать, — это изменить финал и закончить фильм не смертью Полушкина, а его выступлением на Всесоюзной конференции.
— Да — да! — горячо поддержали его. — Закончим на радостной ноте.
— Какая прекрасная идея! — радовались редакторы.
— Сделайте, Родион, — посоветовал худрук. — Поверьте, будет лучше. Зачем вам это убийство?
— Это единственное, что нас спасет! — заключил директор объединения.
Я не придал тогда особого значения словам «нас спасет» и бросился защищать фильм. Я закалился в борьбе с Госкино, поэтому знал, что надо драться до последнего.
— Нет, ни за что! Финал не отдам! Я только из-за него и согласился снимать фильм. Почитайте роман!
Я взглянул на Бориса Львовича, надеясь, что он подхватит эстафету и будет крушить трусов налево и направо.
Но Васильев смотрел в пол.
Небольшое отступление.
За два года до того режиссер Жалакявичус снимал
Так кинематографистам дали понять, кто «главнее»: писатель или режиссер.
Васильев смотрел в пол…
Этот потупленный взор мог говорить о чем угодно. Но ничего хорошего не предвещал.
И в самом деле. Через три дня я получил от Васильева холодное письмо с восемнадцатью строгими замечаниями. Я готов принять любые замечания, тем более от писателя, которого люблю, но момент для критики он выбрал очень неудачно. Не буду останавливаться на требованиях автора (некоторые можно было удовлетворить) — не в этом дело. Своим письмом (копия была послана руководству студии) Васильев, сам того не сознавая, нанес мне удар в спину. В тот самый момент, когда я отбивал удары редактуры.
Я был потрясен.
И хотя я понимал, что Васильева спровоцировали, простить выпускнику военной академии удар по своим, с тыла, не мог.
Воевать предстояло в одиночестве.
Вера морально поддерживала меня (она играла роль учительницы), но все ж мне было очень тяжело.
И вот окончательная приемка фильма.
Приехала Стелла Ивановна Жданова. Она была первым заместителем председателя Комитета по радио и телевидению. Важная особа. Царственная и холодная.
Во время просмотра Марьяхин все время порывался что-то сказать Ждановой, но она не реагировала, просидев три часа неподвижно, как изваяние.
Закончился просмотр. В зале тишина. В будке киномеханика кто-то кашлянул. Жданова встала с кресла:
— Обсуждайте без меня.
— Да — да, конечно! — услужливо согласился Марьяхин.
Я понял, что это конец. Жданова скрылась за дверью.
— Нет, Стелла Ивановна! — бросился я вдогонку. — Я прошу вас остаться!
— Зачем? — удивилась она.
— Я… просто я хочу, чтобы вы присутствовали на обсуждении. Тут непростая ситуация.
Жданова взглянула на часы:
— Ну что ж, я останусь. Но это не имеет смысла. Вы убедитесь в этом сами.
В присутствии столь высокого цензурного чина, каким являлась Жданова, редакторы объединения внутренне подтянулись и стали походить на солдат почетного караула.
— Это большое разочарование. Для всех нас. Роман Бориса Львовича увлек нас. Мы поверили Нахапетову. Но фильм не получился. Бывает, конечно, но очень обидно.
— Знаете, когда фильм не складывается, сначала пытаешься его спасти, пробуешь и так и по — другому, но потом руки опускаются. И ты сдаешься. Это большая неудача объединения, и нам… нам стыдно, Стелла Ивановна, что мы не оправдали ваше доверие.