Вместе с флотом
Шрифт:
Именно в это время еще восемь кораблей, частей и соединений североморцев стали Краснознаменными (12-я бригада морской пехоты — командир бригады полковник В. В. Рассохин, отдельный артиллерийский дивизион — командир дивизиона майор П. Ф. Космачев, тральщик № 32 — командир корабля капитан-лейтенант И. И. Дугладзе, подводная лодка «Щ-403» — командир корабля капитан 3 ранга К. М. Шуйский, подводная лодка «Щ-404» — командир корабля капитан 2 ранга В. А. Иванов, эскадренный миноносец «Валериан Куйбышев» — командир корабля капитан 3 ранга П. М. Гончар, бригада подводных лодок — командир бригады капитан 1 ранга И. А. Колышкин [43] , дивизион катеров МО — командир дивизиона капитан 1 ранга А. М. Спиридонов), а пять кораблей и частей стали гвардейскими (эскадренный миноносец «Гремящий» — командир корабля капитан-лейтенант Б. Д. Николаев, минно-торпедный авиационный полк — командир полка майор Ф. В. Костькин, подводная
43
Командовавший до этого бригадой контр-адмирал Н. И. Виноградов был назначен начальником подводного отдела штаба флота. В послевоенное время — адмирал. — Примеч. ред.
[169]
В. Н. Киселеву, П. Д. Климову, П. И. Орлову, М. Ф. Покало, В. П. Покровскому и морскому пехотинцу А. Г. Торцеву) было присвоено звание Героя Советского Союза.
Результат действий Северного флота в течение девяти месяцев можно было свести к следующему. Во-первых, было уже несомненно, что сухопутная линия фронта на приморском фланге окончательно стабилизировалась и что противнику нечего надеяться на захват Мурманска и Кольского залива. Во-вторых, произошел резкий перелом на морских сообщениях. Благодаря совместным активным действиям разнородных сил флота на коммуникациях нам удалось по-настоящему нарушить снабжение приморской группировки немецко-фашистских войск и свести к минимуму вывоз стратегического сырья — никелевой руды — из Петсамо в Германию. В-третьих, наша авиация завоевала господство в воздухе не только над базами флота, для начала разгромив авиаотряд гитлеровских асов «Гордость Германии», специально присланный на Крайний Север, но и на морских коммуникациях противника, где вдобавок стала успешно действовать штурмовая авиачасть, впервые использованная в условиях Заполярья, а летчики-торпедоносцы ввели в систему самую действенную тактику, сделавшую неотразимыми удары по вражеским конвоям.
Как известно, существуют два способа торпедометания — высокое, похожее на обычное бомбометание с горизонтального полета, и низкое. Если сбросить торпеду с большой высоты, то для самолета в таком случае меньше опасности оказаться сбитым, зато вероятность попадания торпеды в цель гораздо меньшая. Если же сбросить торпеду на бреющем полете в пятистах — восьмистах метрах от цели, то, конечно, опасность для самолета возрастает, ибо атакуемый корабль и его охрана вводят в действие не только зенитную артиллерию, но вообще все, что способно стрелять. В таком случае торпедоносцу приходится преодолевать весьма плотную огневую завесу, точнее, идти в огне.
Мы на флоте решились на это, поскольку надо было топить суда противника наверняка, чтобы сорвать его попытки изменить положение на сухопутном фронте, и результаты сказались немедленно.
Боевая деятельность авиации флота в эти девять месяцев по-настоящему была многообразной. Летчики-североморцы дрались на сухопутном фронте, поддерживали пехоту, наносили удары по аэродромам противника, уничтожали
[170]
вражеские корабли, ставили мины, вели разведку в море, боролись с подводными лодками, прикрывали действия своих кораблей и конвои. Все это — при частых изменениях погоды, снегопадах, туманах, дождях — словом, в условиях Заполярья.
Многие факты наших успехов можно было перечислить в предстоящем моем докладе-отчете; однако не следовало забывать, что рядом с ними имелись и досадные факты наших упущений и ошибок. Мы несли полную ответственность за все то, что произошло на арктических коммуникациях. А произошло там действительно малоприятное: в Карское море проникли пять — семь подводных лодок противника. Они атаковали ряд судов, потопили три транспорта и два тральщика, обстреляли артиллерийским огнем две зимовки на островах. К тому же на минах, поставленных этими лодками, подорвались транспорт, тральщик и спасательное судно.
В чем мы были виновны и почему фашистам удалось проникнуть на восток от новоземельского рубежа?
Просчет был явный. Предыстория его заключалась в сложной политической игре, затеянной союзниками еще в прошлом году. Мы на флоте не сумели разгадать возможные последствия ее.
Что знали мы у себя на флоте? Знали о непонятном по своей легкости и внезапности уходе из Бреста фашистских линейных кораблей «Гнейзенау» и «Шарнгорст», тяжелого крейсера «Принц Евгений» и девяти миноносцев, блокированных англичанами и вдруг сумевших под носом у всего британского флота проскользнуть через Ла-Манш. Из разговоров с англичанами я понял, что в Англии очень многие были обескуражены этим прорывом и глубоко возмущены поразительной беспечностью тех, кому вменялось в обязанность не допустить его. Честные английские моряки, с многими
[171]
с «Тирпицем» и «Лютцовом». А затем союзники в марта отменили свои конвои в советские порты.
Это было вызвано чем угодно, только не нашими действиями. Ибо мы своевременно развертывали на путях вероятного движения кораблей противника подводные лодки с задачей прикрытия очередного конвоя. Для встречи и сопровождения последнего выделяли группу эскадренных миноносцев. Производили на подходах к базам поиск вражеских подводных лодок и контрольное траление фарватеров. Наносили бомбовые удары по аэродромам противника. Короче говоря, для непосредственного прикрытия конвоя у нас действовали до 40–45 кораблей и до двух авиадивизий. Благодаря такой организации было благополучно проведено с начала года до марта через нашу операционную зону в пункты назначения сорок девять транспортов с грузами. Январский и февральский конвои, направлявшиеся в северные порты СССР, вообще не понесли никаких потерь, а конвой, вышедший из Мурманска, потерял три судна, что по сравнению с прошлым годом было незначительной потерей. Тем не менее союзники объяснили отмену конвоев превентивными мерами против возросшей опасности. В итоге нашим транспортным судам пришлось перейти к практике одиночных плаваний, что значительно увеличило риск для них, с одной стороны, а с другой — вынудило нас все последующее время распылять свои силы для того, чтобы держать под наблюдением более обширный район.
Еще одно обстоятельство создавало излишнюю напряженность на театре. Нам было известно, что союзники обещали возобновить в сентябре движение конвоев; но кто знал, не возобновится ли движение раньше и не застигнет ли это врасплох нас? Вот почему мы, во-первых, держали дополнительно часть своих сил наготове, во-вторых, были вынуждены заранее подготовить к предстоящим эскортам другую группу кораблей в ущерб охране своих внутренних коммуникаций.
Неопределенность продолжается до сих пор. Наступил октябрь, но о союзных конвоях нет ни слуху ни духу.
О чем мы на флоте догадывались? О том, что союзники ведут какую-то закулисную игру и что конвоям в ней отведена определенная роль. Судили мы так по многому. Судили по фактам равнодушного отношения к судьбе грузов, предназначенных для нас, проявленного кое-кем в конвоях прошлого года. Весьма поучительной была история
[172]
с американским транспортным судном «Винстон-Сален», о чем я рассказывал выше, говоря о прошлогоднем июльском союзном конвое. Судили мы и по фактам безжалостного уничтожения союзниками поврежденных транспортных судов с грузами, предназначенными для нас, хотя возможности для спасения этих судов не были исчерпаны до конца. Примером для моряков транспортного флота по-прежнему оставалось поведение капитана и всего экипажа теплохода «Старый большевик», о чем я также упоминал выше. В самых невыгодных условиях одиночных плаваний наши транспортные моряки вели себя смело, инициативно и самоотверженно. Стоит сравнить историю с судном «Винстон-Сален» и случай, происшедший 17 февраля этого года с одним из советских транспортов, совершавшим одиночный переход из Исландии в Кольский залив. Неподалеку от острова Медвежий на транспорт по очереди напали три «юнкерса». Все атаки вражеских самолетов были отбиты зенитчиками транспорта, заставившими вражеских летчиков сбросить бомбы в море. Отразив атаки зенитным огнем, правильно маневрируя, то есть одновременно уклоняясь от нападения фашистских самолетов и продолжая путь противолодочным зигзагом, чтобы не подвергнуться торпедной атаке подводных лодок, моряки этого транспорта сумели нанести поражение противнику. Два из трех «юнкерсов», напавших на транспорт, были подбиты зенитным огнем; причем один вражеский самолет загорелся и упал в море на расстоянии трех миль от транспорта, второй ушел из пределов видимости судовых наблюдателей, дымя и быстро теряя высоту.
Чего же мы на флоте не знали? Многого. Кое-что я услышал, когда прибыл в Москву.
Еще и еще раз я оценивал обстановку, сложившуюся в Арктике... Безусловно, сил, выделенных нами для прикрытия арктических коммуникаций, не хватало. Однако практика Главсевморпути не вела к лучшему использованию этих наличных сил Беломорской флотилии, входившей в состав Северного флота; в Карском море участились случаи плавания судов Главсевморпути без предупреждений. Не только штаб Беломорской флотилии иногда не знал о передвижении транспортных судов, но и само управление Северного морского пути не представляло картины движения на арктических коммуникациях. Бывало, что свои корабли принимались за неопознанные корабли противника.