Вне игры
Шрифт:
«Вернисаж» стал настоящим культурным центром. Это было время «собирания камней».
Небольшие серые облака уже давно мелькали на горизонте. Иногда то тут, то там слышались раскаты громовых речей. Редкие вспышки откровений неожиданно высвечивали неприглядные картины действительности. А потом чёрная туча несчастий накрыла Театр.
От тяжёлой болезни скончался А. Пермяков. Погиб в случайной аварии С. Ганшин. Ушёл из театра О. Щетинин, красивый талантливый актёр, не сумевший побороть свой пагубный недуг. У нашего замечательного актёра, нежнейшей души человека, В. А. Нефёдова, ушёл из жизни единственный сын, талантливый актёр Игорь Нефёдов. Всё чаще я видела чьи-то слёзы, слышала недовольные голоса и просьбы о помощи.
Что я могла сделать? Пытаться что-то изменить? Повернуть вспять это колесо Судьбы? Слишком слабыми были мои руки. Я с каждым днём всё больше и больше ощущала, что борюсь с ветряными мельницами. Я снова чувствовала себя шиллеровской Леонорой, пытающейся сохранить свою любовь — свой Театр. «Власть калечит человека, как дыба!» — повторяла я, как заклинание. Но меня уже никто не слышал. И в тот самый момент, когда почва стала уходить из-под моих ног, страшный, невыносимый удар обрушился на меня и расколол мою жизнь на две части.
На краю
Отчаяние было красно-оранжевого цвета. Оно взрывалось где-то в груди, вызывая нестерпимую боль в сердце, оно обжигало душу, и глаза ещё не успевали наполниться слезами, а горло сразу, словно перехваченное удавкой, судорожно сжималось, выдавливая из себя крик, вой, рёв. И всё это вместе, мгновенно объединившись, не оставляло телу никакого желания, кроме одного — бежать! Бежать неизвестно куда, падать, биться об пол, кататься клубком по земле, в снегу, ослепнув от огненного цвета отчаяния, воя и рыча, как раненный в живот зверь.
Горе отнимало возможность двигаться, наливая всё существо до краёв слезами. Кричать уже не было сил. Лишь иногда оно пыталось рассказать о себе редкими всхлипами, редкими движениями рук, губ, опухших и промокших насквозь от слёз.
Оно собирало во рту горечь, проглотить которую удавалось с трудом. И тогда горечь растекалась по сосудам, по венам, по артериям. Она вытесняла живую красную кровь и горькой чёрной липкой жижей заполняла сердце. Горе отнимало у мира цвет, вытесняя прозрачность слёз и заполняя собой всё пространство души. Оно одевало весь мир вокруг
Скорбь ещё несла в себе некоторую изжогу горечи. Но больше всего она походила на зимнюю стужу. Холод начинался с лёгкого покалывания в пальцах, с еле заметного озноба. Он поднимался постепенно вверх, покрывая лёгкой корочкой льда сердца. Скорбь будто сковывала всё внутри. Её ледяная тяжесть росла, как снежный ком, всё увеличиваясь в размерах, и придавливала душу, лишая её возможности двигаться. Даже лёгкая мысль, напоминавшая о жизни, наливалась холодной скорбью, парализуя сознание и обрекая его на тяжёлую ледяную неподвижность.
Пустота не несла в себе ничего. Она не имела ни цвета, ни вкуса. Она сбрасывала с души тяжесть скорби, как змея сбрасывает старую кожу, не оставляя за собой никаких воспоминаний. Вначале душе становилось легче, прошлое уходило за горизонт, его очертания расплывались в зыбком тумане и уже не могли потревожить ничем. Пустота замедляла движение. Душа скользила в пустоте, пытаясь за что-то зацепиться, не замечая ничего вокруг, а лишь упорно следя за бесплодностью собственных усилий. Но вскоре и это теряло всякий смысл.
И тогда, оказавшись в состоянии невесомости, потерявшая силы душа наполнялась глубокой пустотой одиночества.
Одиночество пожирало душу. Оно превращало её в пустыню, где уже ничто не могло возродиться. Душа высыхала, день за днём, сжимаясь, как шагреневая кожа, рискуя в любое мгновение рассыпаться в прах.
«Боже мой! Боже! Зачем Ты оставил меня?!» — взмолилась умирающая душа, стоя на коленях посреди равнодушной пустыни. И в то же мгновенье, в неожиданном ярком свете, озарившем всё вокруг, появился Господь! Душа сразу узнала Его. Приблизившись, Он взял её за руку. И тёплая, нежная волна всепрощающей любви захлестнула душу, вселяя в неё веру и надежду на спасение.
Возвращаться к жизни было трудно. Спасала Вера. Спасала семья. Спасала дружба, и больше всех Сонечка. Я пыталась спастись в Театре. Там ещё оставалось несколько моих спектаклей. Но мой Театр сам уже требовал поддержки и защиты.
Каждый день и час я видела, как он рассыпается на глазах. Неужели мы строили его на песке?
Мои дорогие друзья, мои артисты стали один за другим покидать Театр. Какая злая сила заставляла Ю. Непомнящего «разбрасывать камни», которые он сам с такой любовью собирал?!
Я смотрела в холодный провал зеркала, где осталась только моя Марианна. Всеми силами души я пыталась её удержать. Как мы были нужны друг другу!
Наверное, Господь услышал мои молитвы и дал нам последний шанс спасти Театр. Два молодых режиссёра, только что окончившие Щукинское училище, Александр Назаров и Михаил Малиновский, пришли в «Вернисаж» с предложением поставить «Чайку» А. П. Чехова.
Я — чайка?! Нет… не то… Я — актриса! Я — Аркадина! Я мечусь, как чайка, между двумя стихиями. Между стихией Театра и стихией Любви. Между Тригориным и сыном. Надо спасти Константина! Нет… не то… надо спасти Театр!