Вне имён
Шрифт:
А то, что существует теперь здесь, на этой истерзанной земле - есть царство зверья. Нелюди торжествуют. Правят бал. Но это... Нисколько не возвеличивает их и не умаляет достоинств подверженных их насилиям людей.
Да будь же прокляты те, что правят кровавый бал! Мы, погибающие белые офицеры, шлем это проклятие нашим врагам. Пусть - сто, пусть даже более, лет - их потомки живут в созданной ими блевотине, в смраде и нечистотах. Глаза наших покойников бездонны и устремлены в небо. А вы... сколько бы ни душили, не убивали без суда и следствия, не зверствовали...
– не станете от того вровень с людьми... Всё, чего вы касаетесь, превращается в прах; всё, что вы привносите с собой - горе и запустение; и нету у вас ни веры, ни чести, ни совести. Лишь заклятая злоба в глазах ваших. И ложь, бесконечная ложь...
Огромная, черная жижа солярки на земле... Я с трудом обхожу такую лужу, и снова прячусь в закоулках улиц, подъездах, в туалетах... Как мне надоело... Я не хочу быть крысой.
Линии рельс. Железнодорожная станция. Склады, туалет, опрокинутый вагон... Прочь уводит проем между домами... Снова - улицы, переулки... Кажется, это - конец. На этот раз, похоже, улица заводит меня в тупик. Она завернула круто вверх, вместо того, чтобы продолжиться прямо. И её перегораживает казенный забор.
Странные, нелепые таганрогские кривые переулки...
Да, это - мой конец... И руки пусты. Я только что выбросил в канаву ненужное оружие, уже без патронов. Не так давно, я отстрелялся по мрачным фигурам, зажавшим неподалеку очередного мальчишку-юнкера. Я положил со злости их всех... И выбросил в отчаянии револьвер. Ушел, не оборачиваясь. Не знаю даже, удалось ли убежать мальчику. Из домов тогда уже выбегали какие-то люди... Думал, сейчас выстрелят мне в спину; но этого не случилось, и погони не было. Но, далеко ли я уйду, безоружный?
Впереди, там, почти в конце тупика - уже ожидают двое. Бандюжного вида выродки; явно высматривают везде наших. "Зачищают" город.
Первая мысль: развернуться и бежать... Но... это лишь прибавит им веселья. Бежать, снова прятаться и скрываться, спасать свою шкуру? Зачем? Не лучше ли, уже лечь в землю, как непременно произойдет? Прямо сейчас, вместе с другими, вместе с горой трупов?
Бежать... От этого отребья? Мне, офицеру?
Надоело. Всё надоело.
И я, насупившись, иду мимо них. Своей дорогой. В отдаленный тупик. Быть может, всё ж не тупик, и там, рядом с воротами, есть какой-нибудь пеший проход...
Они насторожились. Уставились оба.
Одет я просто. Одежда моя штатская истрепана и запачкана. Быть может, всё ж я пройду мимо?
Нет... Один из них смотрит на мои руки.
Да, на холеные руки с тонкими пальцами. И на кольцо... Нет, я не снял его. И не сниму до самой смерти. Это кольцо - выпускника пажеского корпуса.
Один толкнул другого, гыкнул злорадно, произнес сквозь зубы: "Барин!" - и оба двинулись ко мне. А другой уже вынимает наган из кобуры...
– Сейчас, ты, гадина вражья, попляшешь у меня!
– говорит он злобно.
– На говно изойдешь.
Наверное, я был белее полотна. "Пришел мой час", - подумал, и даже
Но вдруг...
Сбоку, из калитки, чуть сзади них, выскочил приземистый, вооруженный дубиной человек. Бьет этой дубиной того, вооруженного, сзади, по голове - и пуля из нагана грязной сволочи просвистела рядом со мной. А детина завалился, как подкошенный. .. Мордой в грязь.
Незнакомец тем временем заламывает руки за спину второму, потом ломает ему хребет... Тот хрипит, или скулит... Тоже падает.
– Уходим, и быстро! Сейчас новые подбегут, а ты - без оружия, - говорит он мне. Беги сюда!
Уже за калиткой, добавляет:
– Тебе, мил человек, что, жизнь надоела?
– Надоело... Скрываться. Зачем? Увы, это - уже ИХ мир, - невнятно бормочу я.
– У меня здесь, за сараем - двое ребятишек прячутся. Юнкера. Им - тоже умирать?
– спрашивает он меня, тянет за стену, вглубь дворов.
– Дворами уйдем... Огородами. Неподалеку так называемая Собачеевка пойдет... Домишки небольшие, собаки, хозяйства, дворы... Я неплохо здесь ориентируюсь. За Собачеевкой - поля, степь...
За сараем действительно было двое юнкеров. Попали ребята в переплет...
– Что, стучите зубами?
– спрашивает он подростков.
– Согрейтесь, вот, - и незнакомец протягивает ребятам флягу. Водка, наверное. Они делают по паре глотков - кривятся.
– И - уходим быстро. Я знаю, здесь, за дворами - есть проход. Там - окраинная улица. Снова железная дорога. Вбок от неё - и огородами уйдем. За городом двинем к нашему отряду. Вот-вот подойдут... Я слыхал. А... зачем нам спасаться, теперь спросите вы, мил человек?
– он хмуро посмотрел на меня.
– Нет. Не спрошу. Знаю, зачем: чтобы приехать потом, и провести расследование. И чтобы все историки будущего, все люди знали... О том, что здесь творилось. И на что способны нелюди с человечьими лицами... И чтобы помнили и оплакивали их жертв... Чтобы вновь зазвенел по всем погибшим колокол над бедной Россией. И чтобы всем было ясно, за что ей воздаяние будет...
И я... Вдруг с отчетливой ясностью увидал будущее Таганрога...
Как звенит над страной невидимый колокол, и ангелы печали продолжают плакать над этой землей, и до сих пор не все тела похоронены, а души не получили покоя... И страшные тени былого всё так же бродят по этой земле, и сгустки злобы не растворились, а повисли в воздухе...
И не хватит всех священников, чтобы отпеть былых невинно убиенных, и цветы засыхают на землях, где прошли сапоги палачей, и реки крови, что текли, ушли под землю, но остался запах разложения.
Взорванные церкви, стертая во прах культура, любовь, превращенная в пепел... Это даже не фашизм. Это - хуже фашизма. Убиение лучших. Уничтожение праведных. Культ насилия, наушничества, предательства и злословия. Отрицательный отбор целой эпохи... Столетие лжи и ненависти... Оно грядет.
Диез ире! Если бы Господь обратил свой взгляд на эту землю, то он испепелил бы её в гневе...