Вне имён
Шрифт:
– Не знаю, внутренняя ли это работа. Или - просто какое-то чудо. До сих пор не знаю, - заметила Фанни.
Небольшую дверцу Фанни открыла, когда осталась уже одна в этом тихом дворике. Далее, миновав тесную прихожую, она пошла по темному коридору, и вышла на свет, к небольшой комнатке. Её встретил и приветствовал пожилой человек, которого Милица предупредила о приходе Фанни. Он был одет в рабочую одежду и держал в руках старинный механизм - и, казалось, никак не мог с ним расстаться. Он представился:
– Я - Павел... Фанни, вы не могли бы подождать немного? Я скоро закончу. Посидите пока немного,
Фанни осмотрела комнату. В которой не только на полках, но и на креслах, на столике - везде были книги или старые журналы. А также, какие-то ящики со всякими старинными предметами, значками, коробочками и механизмами.
Заварив чай, Павел присел за тот же стол, за которым сидела Фанни. Лампа, что стояла на столе, теперь ярко освещала то, что и ранее было у музейного работника в руках.
– Это... Часовой механизм, сработанный самим Кулибиным. Случайно попал ко мне в руки, и я пытаюсь с ним разобраться. Мне осталось совсем немного, и...
Он не договорил, потому что уткнулся в лежащий на столе журнал, пожелтевший от времени, прочел несколько фраз, и перелистнул страницу. Через некоторое время, на которое он полностью углубился в чтение, он снова перелистнул страницу, и сказал с сожалением:
– Жаль... Еще немного, и... Далее текст оборван. В этом недостаток старых журналов. Хорошо, что я всегда несколько дел выполняю, одновременно: иначе так сильно расстроился бы...
Положив часовой механизм на стол, он взял лупу, какой-то инструмент, и закрутил в механизме пружинку. Потом он еще куда-то нажал, что-то закрутил - и там, внутри, что-то щелкнуло, и вскоре раздалось ритмичное тиканье.
– Получилось!
– радостно, по-ребячески, вскрикнул Павел. Потом потянулся за кружкой чая.
Фанни тоже отхлебнула из своей кружки. Чай оказался крепким и несладким, но Павел предложил ещё и пряники.
Выпив кружку чая, он, наконец, встал и предложил:
– Ну что? Готовы? Тогда, пойдемте.
И повел Фанни какими-то коридорами; потом по винтовой лестнице они спустились в подвал.
Там пахло плесенью, старым деревом, патиной металла; Павел осветил их путь небольшим фонариком.
– Здесь, в этом подземном ходу, давно ничья нога не ступала, - сказал он.- Может быть, даже столетия.
Фанни споткнулась о что-то, наверное, о спинку кресла; под ногами много чего валялось.
– Осторожно, - сказал Павел, придержав её под локоть.
После груды строительного и бытового мусора, что попадался под ноги первое время, далее в подземном проходе не было ничего; лишь каменная кладка стен и голая земля под ногами. Стены были целы; нигде ничего не осыпалось. Но, когда, наконец, последовала лестница наверх, Фанни вздохнула с облегчением.
В музее Набокова, наверх она выбралась одна: Павел отправился в обратный путь. В коридоре её встретила маленькая, сухонькая старушка, которая совершенно не удивилась появлению здесь Фанни в такие вечерние часы, когда музей давно уже не работал, а внешняя входная дверь была закрыта. Старушка была, скорее всего, вахтершей.
– Следуйте за мной, - сказала она Фанни.
Они прошли сложными ходами запутанных служебных помещений и оказались перед старинной дверью. Работница музея открыла эту дверь ключом и сказала:
– Здесь, за этой дверью, давно никого не бывало. Очень давно. Многие сотрудники музея не знают о существовании
– Спасибо, - поблагодарила Фанни.
Старушка протянула ей ключ и спешно удалилась.
Фанни вошла и ахнула. Дверь за ней сама закрылась. Комната была обставлена только старинной мебелью; плотные шторы наглухо закрывали высокое окно. Лепные украшения, позолота, инкрустированный разными породами дерева пол - все выглядело так, будто было абсолютно новым. Справа был камин, у окна - стол, резной, со множеством ящичков и подставок для книг. На нем стояла зажженная свеча. За дверью справа, за камином, Фанни обнаружила дверь в санузел и ванную комнату. Дверь у стены слева была приоткрыта; там была спальня с диваном, кроватью под балдахином, с несколькими шкафами и зеркалами.
Осмотрев помещение, Фанни вернулась, села за стол, в мягкое кресло; выдвинула первый верхний ящик. Там были письма, целая груда писем с пожелтевшими листками. Написаны они были мелким, летящим почерком с левым наклоном и крупными заглавными буквами; в старой орфографии. А еще - на французском.
Книги на краю стола... Томик Вольтера, "Езда в остров любви" Тредиаковского, оды и стихи Ломоносова...
Она взяла Ломоносова.
Через некоторое время, уже глубокой ночью, в дверь постучали.
Она подошла к двери, робко её открыла.
– Это я, - сказал вкрадчивый голос.
Неяркий свет высветил лицо Схимника.
– Я, по поручению Милицы, принес всё, что она просила. Ваши вещи, документы, загранпаспорт...
– Загранпаспорт?
– удивилась Фанни.
– У меня его нет.
– Теперь уже есть... А еще... Я принес тетрадь. Ту самую, что была на вашем столе. Вы, быть может, ещё не всё прочитали, - добавил он тихо.
– Входите же!
– попросила Фанни.
Схимник вошел, но как-то робко.
– Садитесь, - предложила она, указывая на кресло в углу, рядом с журнальным столиком. Он поставил рядом с её столом дорожную сумку и присел, куда она попросила.
– Вы, должно быть, уже всё знаете...,- прервала молчание Фанни.
– О Поэте?
– спросил он.
– Впрочем, его звали Иваном. Иван Пономарев. Да, я знаю... Я догадывался уже о чем-то таком... Печать трагедии была на его лице. Он - из тех, кто пошел до конца. Иван настолько хотел быть поэтом, что не стал выходить из образа, даже когда понял, куда ведет этот путь. Честный поэт - это человек с ободранной кожей. И он... шел по этому пути, выдавливая из себя стихи ежедневно. Это было и смешно, и...грустно. Он писал о горе и боли, о судьбе и отчаянии... Знаете ли, все мы, рано или поздно, сходим с этой опасной дороги: относиться к своим стихам всерьез, воспринимать их написание, как миссию... Но для некоторых... Сойти с этого пути означает предать поэзию. Правду. Совесть, наконец. Они не могут иначе. Не могут жить, посвящая свое время работе, друзьям, семье, прочим мелким занятиям - но не стихам, которые поглощают их полностью. Даже, если их стихи наивны и несовершенны, и они это понимают, но... Они идут до конца. И... умирают. Помните, "Кто кончил жизнь трагически - тот истинный поэт"? Эти поэты именно так для себя решили. Увы... Именно так. Ну, что ж, а нам... Остается утешаться тем, что, возможно, после смерти они заслуженно попадают в иной, более лучший, мир... Наверное, это было бы справедливо.