Вне имён
Шрифт:
Да уж... Помнил он до сих пор тот 1793. Не только антикварные вещи, но и человеческая жизнь, в то время полностью утратила всяческую ценность. В январе казнили Людовика. В октябре - Марию. И даже "друг народа" Марат был заколот в ванной, кажется, в июле, Шарлотой Корде. На улицах распевали "Са ира" и Марсельезу, откровенно предавались разврату, разбою, совершали убийства. Не переставая, работала гильотина. Казалось, мир померк и упал в пропасть в тот самый год...
Значит, он поехал туда погулять по Парижу? И, чтобы вывезти старый хлам для распродажи с аукциона? Да, приятная,
Воспоминания нахлынули на него внезапно.
*
– Прогнило всё, до самых основ. Аж душок пошел... А им всё казалось, что ничем не пахнет; что революция - она внезапно наступила, и села им на хвост. Да, она явилась - и смела их всех; тех, кто сидел на золоте и жировал, проедал добро народное... Всех - на помойку истории, - молодой француз, что сидел, в жалком сюртучишке, у самого окна, пробормотал эту фразу отчаянно, но тихо, себе под нос. Но потом вдруг вскочил, и заорал во весь голос:
– Да здравствует революция! Свобода! Франция!
Его крик подхватили, размножили многократно. Его еще более молодой товарищ посмотрел на друга с уважением. Плеснул ему в стакан немного красного вина из стоящей на столе бутылки; сам тоже выпил, не закусывая.
Где-то поблизости хором затянули "Са ира", все более воодушевляясь, и к концу вовсе вопили во всю ивановскую:
– Аристократа верёвка найдёт.
Дело пойдёт, дело пойдёт!
Аристократов повесит народ,
А не повесит, то разорвёт,
Не разорвёт так уж сожжёт.
Дело пойдёт, дело пойдёт!
Дело пойдёт, дело пойдёт!
Нет ни дворян, нет ни попов,
Дело пойдёт, дело пойдёт!
Равенства взлёт, равенства взлёт...
Песню подхватили и в противоположном углу кабака:
– Дело пойдёт, Дело пойдёт!
Аристократа верёвка найдёт.
Дело пойдёт, дело пойдёт,
Аристократов повесит народ,
И не взирая на их пол,
В каждый их зад загоним мы кол.
"Вот уж...Чистая поэзия", - горестно подумал граф.
– Каблуки сбейте или отломайте. Не в почете ныне каблуки в Париже. И наденьте фригийский колпак, - послышался шепот неподалеку. За соседний столик только что присели двое. Возможно, господа; один - переодетый в простого матроса, другой - в дорожном костюме; явно издалека.
Мимо прошли, закрывая обзор, ещё двое.
– Дело вовсе не в новизне и поступательном движении истории. Всё уже было когда-то: мятежи, бунт, демократия... Если вспомнить античную историю..., - говорил один из них, по виду - бывший библиотекарь или архивариус, с воспаленными, красными глазками, чуть-чуть сутуловатый.
– К черту античную историю!
– К черту, аббат!
– Для меня теперь - лишь Руссо кумир. С его точки зрения, каждое время должно осмыслить мир заново, с нуля. Руссо о чем толкует? Не надо человеку никакого воспитания! Назад, к природному естеству...
Они прошли мимо. От смрада, гари, винных паров графу внезапно стало дурно.
"Вот
– Именем Революции, в Париже карты запрещены, - гаркнул где-то сзади бравый молодчик. Здоровенный детина, он опрокинул затем стол, на котором самые веселые дамы заведения уже танцевали новый, модный танец, высоко задирая ноги.
Раздался грохот и визг; затем, кто-то влепил бунтарю затрещину, и несколько человек оттащили пьяного в дальний, пустой угол.
Мрачный старик с бесцветными, уксусными глазами, подняв с полу несколько упавших нераспечатанных колод, преспокойно и безэмоционально кинул их на стол.
– Окстись, дурень!
– кто-то хлопал по щекам деревенского детину в углу.
– Зря только рвение свое проявил; по пустому силы не трать, еще пригодятся. Мы здесь всегда играем колодами, заказанными художнику Делакруа самим Маратом! Это карты, где нет королей. Вместо дам - Свобода, Равенство, Сила...
– Хороши дамочки?
– услышав это, гыкнул кто-то.
– А десятку бубен я зову Вольтерчик, - сообщил всем средних лет, слегка седеющий, мужчина с военной выправкой.
– Сыграем в штоф! Кто составит мне партию?
– проорал здоровяк с пышными усами.
– Здравствуйте, граф, - посланник подошел незаметно, и уже присел рядом. Явился тот, кого он долго ожидал, сидя здесь. Кто бы еще, на ухо, назвал его графом?
– Играете сегодня?
– продолжил посланник после его приветственного кивка. Человек без возраста, в невзрачной, но добротной одежде, он теперь нарочно не смотрел на графа.
– Нет, милейший. Что-то нынче не расположен. Да и выигрыши мои слегка... М-м... Преувеличены молвой.
– Не думаю. Играете вы знатно. Кстати, зачем вы в Париже?
– Об этом поговорим после.
– Думаю, что я в курсе. Но, знаете ли, эпоха отчаянных приключений, совершаемых инкогнито, людьми знатными и талантливыми... Как мне кажется, подходит к концу. И скоро мы не встретим этого явления.
– Почему?
– Колесить по всей Европе и даже за её пределами - станет не безопасно. Труднее будет пересекать границу. Даже господам, - прибавил он последние слова шепотом, снова приблизив лицо к его уху.
– А во-вторых... Слишком много становится бандитов и грабителей. С ними не договоришься. И они не вступают в тайные общества, служащие на благо людям. А еще, теперь именно воры и бандиты хорошо закрепляются в этом мире; потому, они получат власть и все должностные полномочия. Непременно получат.
– Ну... Зато теперь будут свобода, равенство, братство...
– Знаете, они уже переросли в разбой на улицах, осквернение кладбищ, надругательство над могилами и черные мессы... Если не играете, граф, то нам пора уходить. Ваш стакан пуст.
– Я еще не убедился в том, что вы и есть посланник... Назовите имя.
– Не надо имен. Я - именно тот, кто вам нужен, - с этими словами, незнакомец незаметно, под столом, передал графу кольцо. Тот внимательно и сурово рассмотрел его и протянул владельцу. Кольцо было ему знакомо и, вне всяких сомнений, было настоящим.