Вне закона
Шрифт:
Да, эта бумага не проста, она взрывчата, но… в ней правда. Куда денешься от нее?.. Наде будет больно, но она переживет; возможно, найдет и оправдание отцу: ведь он погиб мученической смертью, и, мстя за него, погиб от руки наемного убийцы и генерал Александр Эвер… Вот поймет ли все это Юра? Что станет с мальчиком?.. Да какой он мальчик! Он уже отец семейства, мужчина, а мужчина сам должен решать, как ему быть.
Тяжкое они прожили время, путаное, крученое, и подлинная сущность его по-настоящему не раскрыта, хотя слов сказано много. Кто взвесит на весах истории убиенную человеческую совесть и достоинство? Кто?.. Может
— Вы можете забрать эту ксерокопию, — сказала Ника. — Но я жду вашего решения завтра.
— Зачем же? Решение состоялось, за него голосовали люди. — Он встал, склонил седую голову и пошел к выходу.
— Ну это мы еще посмотрим… Арон Михайлович! — раздалось за его спиной.
Он понял, что означали ее слова, не оглянулся, мельком подумал: а пожалуй, старик Палий даже дочери не спустил бы темных угроз. Хотя…
Горели фонари на заснеженной улице, он шел не спеша к дому. Ноша унижений стала еще тяжелей.
Они сидели вдвоем в гостиной, на розовой скатерти лежала бумага. Надя прочла ее несколько раз и сейчас смотрела на нее так, словно эта самая бумага могла ожить и прояснить еще что-нибудь. Лицо ее казалось спокойным, но Антон Михайлович понимал жену: это спокойствие грозно, оно могло разрядиться самым неожиданным ударом. Ее лицо, не утратившее привлекательности и нежности, теперь было похоже на маску.
«Господи, — взмолился он. — Пусть бы она хоть что-нибудь сказала!»
Она вздрогнула, посмотрела осмысленно, проговорила тихо:
— Это страшно… Но я не могу его ни отвергнуть, ни проклясть. Он мой отец, я всегда его любила и буду любить… Он сам себя казнил. Можно говорить: он помог казнить и других… даже тебя. Но это не так. Я ведь понимаю: это не так…
Она помолчала, осторожно пальцем, словно боясь обжечься, дотронулась до листка:
— Из нас всех сделали виновных. По земле ходят только виновные. Других нет… Каждый виноват по-своему. Я даже иногда думаю: дело не в мере вины. В стране виноватых проклятие висит над всеми. Может быть, Юра этого не поймет. Но ты должен понять… Я постараюсь, чтобы понял и он.
Антон Михайлович слушал ее и думал: когда-то по злой воле он словно бы вошел в чужую жизнь, вовсе не ему предназначенную. Почему? Легко отыскать причину в том, что поп дал библейское имя деду и вдруг пришли времена, когда все ветхозаветные имена сделались подозрительными. Но это абсурд. Дело не в имени, не в национальности. Те, кто клеймил людей, ставил на них тавро неблагонадежности, вовсе не заботились о причинах, выбор мог пасть на кого угодно, даже на палачей.
Как жаль Эвера… Все в нем переплелось: величие разума, ложное понимание долга, мученичество и невольное служение карателям. Как жаль…
Наверное, он произнес эти слова вслух.
— А мне жаль тебя, Антон, — сказала Надя. — Жаль, что ты, по-моему, готов пойти на унижение.
Он не так ее понял и сказал:
— Да мне и не нужен этот институт. У меня много своей работы.
— Институт не нужен, — согласилась она. — Но люди… Они же в тебя поверили. И ты теперь не можешь их бросить.
— Может быть, — вздохнул он. — Я постараюсь… Я сделаю все, чтобы они не потеряли надежды.
Он смотрел на нее. Слабая улыбка чуть высветила ее лицо. Он любил
Через несколько дней в институте на доске приказов появилась бумага: «В связи с вновь открывшимися обстоятельствами (искажение анкетных данных) коллегия министерства выразила недоверие Кенжетаеву Антону Михайловичу и не сочла возможным утвердить его в должности генерального директора объединения. Объявлен новый конкурс на замещение вакантной должности. Временно исполняющим обязанности генерального директора назначен Кедрачев Владимир Петрович».
Внизу какой-то веселый человек фломастером дописал: «Продолжение следует…»
1987–1988
ПОСЛЕДНИЙ ГРОШ
Глава первая
Илья Викторович почувствовал слежку, когда возвращался с прогулки по небольшому парку, отгороженному от шумной зловонной магистрали массивными домами на высоких гранитных цоколях.
Парень в спортивном сером костюме с желтой полосой на груди и желтыми лампасами, в грязных кроссовках, без шапки, длинноволосый, с запавшими глазами, не выпускал Илью Викторовича из поля зрения вовсе не из праздного любопытства. По дорожкам бежало несколько человек, не только молодые, но и довольно преклонного возраста; Илья Викторович привык, что в любое время суток встретишь здесь истязающих себя ради крепкого здоровья краснолицых, потных любителей спортивных упражнений, и вряд ли обратил бы внимание на этого длинноволосого, если бы тот не мелькал так упорно перед глазами, особенно когда Илья Викторович остановился возле старого тополя с корой, изрезанной ножами.
Здесь он всегда останавливался, любуясь желтым лоскутом неба, просвечивающим сквозь черные стволы лип; в полдень небо не бывает таким, но здесь — особое место, он это знал и старался попасть сюда, когда невидимое солнце, пробиваясь сквозь наволочь, отражалось от невидимой реки и небольшой лоскут неба, обрамленный черными стволами, отдавал неяркой позолотой.
Илья Викторович обнаружил, что длинноволосый следит за ним, уже в самом конце прогулки, и то лишь потому, что парень допустил оплошность — не очень-то умело передалего девушке в клетчатом жакете, задумчиво грызущей травинку, да и она неосторожно кивнула парню: мол, все в порядке, ты свободен.
Илья Викторович усмехнулся: плохо работают ребятишки, скорее всего стажеры, а может быть, решили, старик слабо видит, да и реакция у него скверная. Дурачье. Такого не пропустит ни один профессионал. Дело ведь не в возрасте. Даже начинающие должны знать, если их взяли в службу наружного наблюдения, — внешность человека, как принято сейчас говорить, неадекватнаего физическим возможностям.
Илье Викторовичу казалось, что он скорее всего похож на старого, вышедшего на пенсию профессора классического образца, то есть какими они были примерно с полвека назад, а то и более: худощав, толстые очки без оправы с золотыми дужками на носу с горбинкой. Он много лет носит такие очки, то и дело поправляя пальцами перемычку, при этом вскидывая короткие брови, хотя очки вовсе не сползают с переносицы, держатся крепко.