Вне закона
Шрифт:
У Ильи Викторовича сохранилась хорошая выправка, и плащ сидит ладно, походку он выработал прямую и спокойную. Может быть, наблюдателей и сбила с толку его привычка поправлять очки — так делают обычно близорукие люди, но Илья Викторович не может пожаловаться на зрение, он успел даже разглядеть у женщины в клетчатом жакете маленький крестообразный шрамик на скуле — скорее всего ей когда-то зашивали это место, а хирург попался скверный, мог бы и постараться, на женском лице не надо оставлять таких следов.
«Ну, что же, — хмыкнул Илья Викторович. — Проверим».
Парень в спортивном костюме свое отработал,
Илья Викторович прошел мимо женщины в клетчатом жакете, приостановился на углу, заметив боковым зрением, что она двинулась за ним. Он вышел на улицу, зашагал не спеша, прижимаясь поближе к домам, чтобы видеть отражаемый в витринах поток прохожих.
«Вот ведь, пожалуй, еще одна ошибка, — отметил он, — клетчатый жакет хорошо заметен в толпе». Стоило Илье Викторовичу остановиться у витрины, у которой было боковое стекло, как и женщина остановилась, отражение ее он хорошо видел. За грязной витриной открывалась унылая пустота продовольственного магазина, две продавщицы, толстые, неопрятные, в несвежих халатах, курили, облокотясь на прилавок. Илья Викторович, глядя на них, невольно в тысячный раз подумал: черт-те что, даже в войну такого не было, экое магазинное обнищание.
Он снова взглянул на отражение наблюдательницы в клетчатом и чуть не рассмеялся, игра стала занимать. Женщину он разглядел хорошо: простоватое, чуть скуластое лицо, жакет сидит мешковато — провинциалка, таких любят набирать где-нибудь в захолустье. Они прилежно учатся и, как правило, безотказны, готовы работать и по двадцать часов в сутки в благодарность за то, что очутились в столице, получили комнатенку и доступ в закрытые буфеты, а если им еще сумели вбить в голову фанатичную мысль об особой миссии солдат невидимого фронта, то тогда уж цены им нет.
«Ну, что дальше, милая?» — усмехнулся Илья Викторович.
Ну, конечно, сейчас сделаем озабоченный вид, пороемся в сумочке, перебирая различные предметы… Ну, ройся, ройся, а я подожду, пока тебе не надоест… Ну вот, один прохожий тебя толкнул, другой… Надо отойти. Куда?.. Конечно, к столбу. Но ведь и там могут сбить. Плохи дела, кто-то должен прийти на выручку. Ну, вот и пришел.
— Батя, курнуть не найдется?
Эдакий простачок в кепочке и затертой куртенке, а руки чистенькие, без всяких следов никотина. Смотрит просительно, а вот заметить, что в этой витрине есть боковое стекло, не способен. Илья Викторович сам обнаружил его, пожалуй, с месяц назад, да и то случайно.
— Извините, милый человек, — насмешливо спрашивает Илья Викторович, — вы что же, не москвич?
— Почему? — удивляется тот.
— А потому, что ныне сигарет у нас не стреляют. Они, дорогуша, по талончикам. А в киосочке по двадцать пять рублей за пачечку, это более рубля штучка. Кто же вам даром-то даст? Ай-я-я-яй.
Илье Викторовичу доставляет удовольствие поучать простачка, он и ощущает себя сейчас старым учителем, поймавшим ученика на ошибке.
— Да я, батя, заплачу.
— Пшел вон, — спокойно отвечает ему Илья Викторович и отворачивается.
Ну, а где эта неумеха в клетчатом жакете? Исчезла? Такого быть не может. Если уж за Ильей Викторовичем установили наблюдение, то так просто не отвяжутся.
Он медленно оглядывает
Он снова оглядывается, но не видит ни женщины в клетчатом жакете, ни простачка в кепочке. Но ведь не могло же ему показаться, он никогда не страдал манией преследования, да ему наплевать на эту слежку… Впрочем, если разобраться, то нет ничего худого, если его до сих пор побаиваются.
«А ведь побаиваются!.. Стоило шевельнуться, и…» Эх, если бы не старость, если бы не болели кости, если бы он не так устал. Дрянной день, дрянная погода. Время для самоубийц. Душа отлетит в серое влажное месиво облаков, а там, в этой холодной мякоти скверны, собранной в гигантские охапки над смрадными улицами с дышащими угаром домами и заводскими корпусами и плывущей над городами и гниющими полями, может быть, будет еще более неуютно и зябко, чем на земле. Но надежда прорваться сквозь заслон к голубизне, озаренной бесконечным солнцем, придаст полету ускорение.
Он много раз представлял себе этот миг: очищение души от суетности, липкой нечисти накопившихся обид и злобы, и порой физически ощущал полет в прохладной голубизне, как омовение и сладостное освобождение от ежеминутных неурядиц, чтобы причаститься к бесконечности пространства, где наслаждение дается неустанным движением в никуда. Как только Илья Викторович это представлял, сразу становилось легче и покойнее. Вот и сейчас — приступ тоски и уныния как возник, так и исчез.
Илья Викторович снова взбодрился, да еще в это время косой луч солнца прорезал облако, озарив середину улицы, толпу пешеходов, и тут же мелькнула в ней женщина в клетчатом жакете.
В десяти метрах от витрины был подъезд дома. Илья Викторович знал код входной двери, так как на шестом этаже жила знакомая жены и в пору эпидемии гриппа, которому сам Илья Викторович не был подвержен, он заболевшей знакомой приносил несколько раз лекарства. Цифры укладывались в памяти Ильи Викторовича легко. Говорят, что люди, хорошо запоминающие фамилии и имена, не помнят числа, но Ильи Викторовича это не касалось. Пожалуй, он хранил в памяти целый телефонный справочник.
Нажал нужные клавиши, дверь щелкнула замком, и Илья Викторович шагнул в полумрак подъезда, тут же нажал кнопку лифта, и кабина со скрежетом поползла вниз. Звуковое оформление закончено.
Справа от дверей, возле почтовых ящиков, темнела ниша, он вошел в нее и затаился. Если женщина в клетчатом пойдет за ним, то она прежде всего справится о входном коде. Кабина с телефоном-автоматом рядом с подъездом. На все про все минуты три уйдет.
Но замок щелкнул раньше. Женщина легкой походкой вошла в подъезд и, подбежав к лифту, остановилась: кабина была внизу, значит… Она поспешно оглянулась и не обнаружила Ильи Викторовича. Он чуть не рассмеялся. В конце концов, что-то им ведь должны были рассказать о нем, ну, хотя бы, что он генерал, пусть в отставке, но генерал и таких, как эта дамочка, у него в подчинении в свое время была не одна сотня.