Вне закона
Шрифт:
Вот что-то… что-то живое, вроде зверька, попавшего в брошенный пластиковый пакет. Но… нет! Эйхо вдруг поняла, что луч фонарика осветил… лицо. А пластик вовсе не пластик, а белая сорочка Рэнсома. Тот лежал, раскинувшись, на спине в нескольких шагах от нее, оцепеневший, но в сознании. Ресницы его задрожали, когда свет упал на лицо.
Эйхо сползла с валуна, отыскала опору, просунула руки ему под мышки и потащила.
Одна нога Рэнсома, подвернувшись, застряла между камней. Эйхо не знала, сломана нога или нет — все силы уходили на то, чтобы как-то эту ногу высвободить. Она торопилась,
— Ну же!
Эйхо наконец высвободила его и яростно подтолкнула к верхушке каменной стены. Фонарик выпал-таки из руки, но это уже не имело значения. Кругом полыхали молнии, а темная масса моря шла прямо на них. Эйхо не осмеливалась смотреть назад.
Что бы ни случилось с ногой, Рэнсом мог двигаться. Они брели к дому, подхлестываемые ветром, когда грозная волна обрушилась на стену, перемахнула через валуны, протащила обессиленных людей шагов на тридцать и только тогда угомонилась.
Когда Эйхо вновь разглядела лицо Рэнсома под озаряемым сполохами небом, оно было синим, но глаза — открытыми. Он силился что-то сказать ей непослушными губами.
— Что?
В паузах между содроганиями и всхлипываниями Рэнсом сумел произнести:
— Я н-н-не с-стою эт-того, п-поймите.
Горячий душ, сухая одежда. Суп и кофе, когда они вновь увиделись на кухне. Усадив Рэнсома на табуретку, Эйхо заглянула ему в глаза, отыскивая следы сотрясения, потом обследовала порез на лбу размером с большой палец и достаточно глубокий, чтобы остался шрам. Она квалифицированно обработала рану. Рэнсом прихлебывал кофе, держа кружку в твердых руках, и достаточно резво следил за каждым движением, чтобы избавить Эйхо от всяческих волнений по поводу возможного сотрясения мозга.
— Где вы научились этому? — спросил он, касаясь жгута на ране.
— Я росла сорванцом и часто дралась. Родители не всегда оказывались рядом, вот и приходилось себя латать.
Он вопрошающе коснулся указательным пальцем шрамика у нее под подбородком.
— Уличный хоккей, — пояснила Эйхо. — А этот… — Она подняла мешковатый рыбацкий свитер так, чтобы виден был шрам побольше прямо под грудью. — В палочки играли. Я через пожарный кран кувыркнулась.
— К счастью… с вашим чудесным лицом ничего не случилось.
— Благодарить нужно Бога. — Эйхо сложила аптечку и, разлив по большим тарелкам креветочный суп, уселась, широко расставив ноги, на соседнюю табуретку. — Мне надо бы коленки осмотреть, — произнесла она будто в раздумье. И прежде чем опустить ложку в свою тарелку, сказала: — Вам обязательно надо поесть.
— Может быть, немного погодя. — Рэнсом откупорил бутылку бренди и налил себе немного в кофе.
Эйхо, склонив голову, беззвучно прочла молитву, перекрестилась. И жадно принялась за суп.
— И Бога нужно благодарить за то, что спас нам жизнь.
— Я там, на камнях, больше никого не видел. Только
Эйхо потянулась за коробочкой, где лежали щипцы для устриц.
— Вам неудобно со мной?
— Что вы имеете в виду, Мэри Кэтрин?
— Когда я о Боге говорю.
— Я нахожу это… подкупающим.
— Но вы в него не верите. Или верите?
Рэнсом помял болевшее плечо.
— Я верю в двух божеств. В божество творящее и в божество разрушающее. У вас хороший аппетит, Мэри Кэтрин.
— Почти не ела ничего. Я не люблю есть одна по ночам.
— Простите меня за… столь долгое отсутствие.
Эйхо задумчиво посмотрела на него.
— Теперь у вас все будет хорошо?
Он выпрямился, соскользнул с табуретки, встал у нее за спиной и легко накрыл ладонью затылок.
— Думаю, вопрос в том… после вашего сегодняшнего приключения… будет ли у вас все хорошо… со мной.
— Джон, вы пытались убить себя?
— Не уверен. Только не помню, о чем думал, находясь там. И еще я не уверен, что способен объяснить, каким образом оказался голым на полу душевой, растертый до того, что порозовел как вареный рак.
Эйхо опустила ложку.
— Послушайте, я разрезала одежду ножницами и затолкала вас под душ. Ну и слегка растерла, чтоб восстановить кровообращение. Ничего личного. Мне показалось, лучше это проделать, чем нет. Одежду я вам оставила, а потом поднялась наверх и сама душ приняла.
— Вы, наверное, окоченели почти как я. Но сначала помогли мне… И в самом деле твердый орешек.
— Вы были на холоде больше меня. Насколько, я не знала. Зато понимала, что переохлаждение способно убить вас в считанные минуты. А все симптомы были налицо.
Эйхо снова принялась есть, взяв ложку в левую руку, поскольку чувствовала, что правая вот-вот онемеет — та уже около часа отказывалась повиноваться.
Одежду с Рэнсома девушка срезала потому, что хотела увидеть его нагим. Не из-за похотливости. Она была напугана и сердита, желала отдалить себя от его чреватого смертью недомыслия и жесткой реальности той силы, что толкнула Рэнсома в одной сорочке и босым замерзнуть или утонуть среди скал. Голый и полубезумный — такой Рэнсом в ее сознании сильно утратил свою значимость. Сидевший на полу душевой и вздрагивавший от льющейся на него горячей воды, он был для нее подобием безымянного субъекта в классе жизни, который можно рассматривать объективно, без надлежащих эмоциональных затрат. Это дало ей время на осмысление ситуации. И на решение. Если то было всего лишь творческое бессилие, она готова помочь. В противном же случае вполне может оказаться на борту парома, отходящего от острова с восходом солнца.
— Мэри Кэтрин?
— Да?
— Мне не доводилось любить женщину. Ни одну. Никогда. Но, может быть, я влюблен в вас.
Ну, это чересчур банально, подумалось ей, чтобы отнестись к его словам серьезно. Комплимент, который, как ему казалось, он задолжал. Но и не сказать, чтобы мягкий нажим его ладони на затылок был ей неприятен. Он успокаивал, а у нее болела голова.
Эйхо оглянулась на Рэнсома:
— У вас, наверное, биполярное расстройство, так ведь?
Диагноз не удивил его.