Внедрение
Шрифт:
– А, Маша, которая? – протянул куратор, – пронырливая девочка оказалась. В местном КГБ у нее теперь протеже. Друг семьи ее молодого человека. Там ее за невесту считают. Мать дворником работает, сама в художественном училище учится. А так, ничего особенного не делала. Подсказала по лечению одного сотрудника. Известные методики, без всяких чудес.
– Так она не шпион?
– Команда дана сейчас таких не трогать. До особых распоряжений. Будут глобальные изменения, как понимаешь. А раз так, то и руководство другое. Оно уже власть
– Другое, это, какое? Горбачева снимут?
– Горбачев это исполнитель на переходный период. Не снимут, а проводят с почетом, если все правильно сделает. Остальное тебе еще рано знать.
Лев Михайлович меня строжит. Все считают, что он мой родственник. Очень уж заметно предвзятое отношение. Когда нужно – поблажки. Но никакого спуску за промахи или лень. Я не возражаю. Он учитель, а я ученик. Ему виднее.
Скоро Новый Год. Староста группы выбирает место для застолья. А я сегодня еду домой к Льву Михайловичу. Там будет и Вера Абрамовна. Олег меня встречает на машине. Был небольшой скандал. Сразу после встречи с Ренатом Равильевичем он меня отвозил домой. Видно, что он жутко недоволен. Обычно сдержанный, тогда выговорился:
– Маша, пойми, это взрослые игрушки. И очень плохие. Ну что они могут предложить? Им от тебя нужно намного больше, чем они могут дать взамен. Мне не нравится такая зависимость.
– Да я пока ни от кого не завишу.
– Ты подписывала что-нибудь?
– Ничего. И не собираюсь.
– Там есть и другие способы. Без всяких подписок. Деньги дадут или услугу.
– Ты так говоришь, будто сам завербовался, а теперь жалеешь.
– Я хочу с тобой на чистоту. Знаю, что болтать не будешь. Да. Так и есть. Папа уговорил. Друзья детства. Ты мне, я тебе. Надо помогать. – Он замолчал. Ждет моей реакции.
– Тебя это тяготит?
– Я задавал себе этот вопрос. Ничего тяжелого нет. Даже наоборот. Чувство защищенности. Утонуть они не дадут. Особо не дергают. Но это пока дядя Ренат там. А если он уйдет? Говорят, они людей другим не передают. Но есть нехорошее ощущение, что должен, в случае чего. И я боюсь, что сделаю все, что потребуют. В пределах разумного, но против своей натуры.
– Если против натуры, то за пределы выйти очень легко.
– И это понимаю. Успокаиваю себя, что удержусь.
– Не успокаивай. Не удержишься.
– И что делать? Да плевать! Могу уйти, уехать в Среднюю Азию или еще куда. Я таких отношений для тебя не хочу. И не желаю, что б они лезли к близким мне людям.
– Сижу и думаю: а ты намного лучше меня. Прямой и добрый, только маленький еще.
– Как маленький? Я тебя на восемь лет старше.
– Да это от возраста не зависит. За тебя сделали выбор. Ты теперь думаешь, что и дальше так всегда будет. Отец же тебе хорошего хотел?
– Хотел. Оно и есть хорошее. Меня в аспирантуру взяли. В армию не пойду. С его точки
– Он тебе условия обеспечил. Так цени это. Проблема в том, что ты сам примеряешь на себя их мундир.
– Ничего я не примеряю.
– Примеряешь. Берешь их систему ценностей.
– А как же, если я обещал в подписке задания выполнять?
– Ладно. Вот если тебе задание дадут папу застрелить. За предательство. Скажут, что работает на японскую разведку. Застрелишь?
– Нет, – после минутного раздумья ответил он.
– А почему? Он же враг, шпион. Всех обманул, своим прикидывался. Не жмурься, на дорогу смотри, – толкаю Олега в бок.
– Плевать. Для меня он прежде всего отец.
– Поэтому мы и едем сейчас вместе. Если бы ты сказал, что надо рассмотреть доказательства, свидетелей опросить, с ним поговорить, то я бы тут и вылезла. Но я знаю, что ты так не скажешь.
– Так почему я маленький?
– Потому что зрелый человек имеет свое мнение о том, что такое хорошо или плохо. А ты допускаешь чужое. Самое плохое, что за выбор отвечать тебе, а не КГБ или обществу.
– Несправедливо. Делаешь, как говорят, а отвечаешь сам.
– Поэтому и надо только на себя ориентироваться. Выбор есть в каждой точке жизни. Не зависимо от того, американский ты шпион или советский разведчик. Обозвать можно по-разному.
– Но за невыполнения задания могут, – он не закончил.
– Могут что? Ты присягу не давал. Из агентов дядя Ренат выгонит? Убить? Убить могут. Как и любого человека, который мешает.
– Что предлагаешь?
– Живи спокойно. Определи для себя, зачем тебе лично нужны эти отношения. И используй. Поставят перед выбором, сделаешь. На это у тебя сил хватит.
– Спасибо, Маша. А то прямо двуличность какая-то. Перед тобой стыдно, что не знаешь этого про меня.
– Нет больше никакой двойственности. Есть ты и твое понимание ситуации.
– Но по отношению к КГБ это жульничество. Получается, я просто их использую в своих интересах.
– Именно так. Но они предложили, а не ты. Так что не мучайся.
Лев Михайлович увидел из окна отъезжающую «Волгу».
– Твой?
– Да, это Олег.
– Но сначала скажи, пожалуйста, – он замялся, – Вера Абрамовна намекнула, что могут быть попытки твоей вербовки.
– Не намекнула, а прямо сказала, – вышла она в коридор из комнаты, – Маша, мы все знаем, чем грозит предательство. И ты знаешь. Но человек слаб. Лев Михайлович может помочь советом. Не отвергай его.
– Я не отвергаю. Просто считала, что сама справляюсь. – Мы проходим в большую комнату, – если вкратце, то мои условия для знакомого такие: только личные отношения и взаимопомощь.
– Это правильно, – кивает художник, – пойми мое беспокойство. Ошибки бывают. И не поправимые. Особенно, если дело касается меркантильного интереса. Любой дар может быть отозван. И тогда – пустота.