Внемлющие небесам
Шрифт:
Уайт еще раз пробежался взглядом по кабинету. Небольшая, скромно, по-спартански обставленная Комнатка, где в течение двадцати лет работал один человек. Правда, следы столь долгого его пребывания здесь не бросались в глаза. «Возможно, — подумал он, — настоящий след Макдональдом оставлен где-то там, в людях, идеях, — в самой Программе и среди звезд…» Уайт все время ощущал мучительное беспокойство, внутренний голос в очередной раз подсказывал: ты не прав, не прав; его терзала жалость ко всем и каждому, и он хотел надеяться, ему не по себе ото всех этих идей вовсе не потому, что
— Я не могу рисковать, — произнес он. — Ответа быть не должно. Приступайте к расформированию Программы. Справитесь?
Он поднялся, давая тем самым понять, — дискуссия закончилась.
Макдональд встал.
— Неужели ничто не в состоянии изменить вашего решения? — задумчиво спросил он.
Уайт отрицательно покачал головой.
— Все уже обговорено. Поверьте, вы сделали все возможное.
— Я знаю, что пожелал бы оставить в наследство своему сыну, — сказал Макдональд. — А вот какое наследство оставите вы своему?
Уайт с грустью взглянул на него.
— Это бестактно. Ведь я исполняю свой долг. Итак вы сделаете, о чем я вас прошу?
Макдональд вздохнул, и Уайту показалось, будто жизнь покинула стоящего напротив человека. Ему стало еще тоскливее.
— Прошу предоставить мне свободу действий, — попросил Макдональд. — Мы продолжим изучение послания, будем расшифровывать его содержание. Постепенно изменим и направления прослушивания.
— Уж не собираетесь ли вы пережить меня? — спросил Уайт. — Надеетесь, с моим преемником вам повезет больше?
— У нас с вами разные понятия о времени. Программа может и подождать.
— Во мне вы еще можете видеть человека, который верит в перемены, — сказал Уайт… — Мой преемник, несомненно, отнесется с недоверием к любому изменению, а уж следующий президент наверняка захочет вернуть прежнее. — Он с сожалением пожал плечами и осторожно протянул руку для пожатия, машинально оберегая ее, как делал это во время предвыборной кампании. — Хотя, как знать, — на время вашего руководства, возможно, это и есть наилучший выход. Оставляю вам надежду. Согласен на продолжение Программы, и пусть все ваши люди останутся. Но послания не отправляйте. Все эти распоряжения я подтвержу письменно, в дополнение к записям вашего компьютера. И еще: имейте в виду, в Программе у меня есть свои люди. И они уже получили соответствующие инструкции.
Чуть помедлив, Макдональд пожал президенту руку.
— Ну что ж, прошу прощения, — пробормотал он.
Уайт не знал, как понимать эту фразу Макдональда. Возможно, он извинялся перед самим собой, ибо не смог отстоять дело всей жизни, а может, просил прощения у президента, ведь соглашаясь с ним, по сути, изменял себе ради идеалов собственной страны? Или эти его слова имели отношение ко всему роду людскому, ведь он понимал: человечество никогда уже не получит посланий со звезд?.. Или извинялся перед капелланами, которые, конечно же, надеются, но так и не получат ответа на свое исполненное предчувствий послание… А скорее всего, он просил прощения за все это, вместе взятое.
— Забыл вас спросить о самом важном, — сказал Уайт. — Какой бы вы составили ответ,
Протянув руку, Макдональд взял со стола листок и подал его Уайту.
— Постарались бы ответить просто и понятно, — сказал он и, немного помолчав, добавил: — Такая вот… антитайнопись. Это даже не назовешь оригинальным. Нечто подобное предложено еще Бернардом Оливером более пятидесяти лет назад. Попытка сообщить капелланам то же, что сообщили нам они: кто мы, где живем, как называемся, говорим, мыслим…
Уайт принялся разглядывать листок.
— Держите его боком, — посоветовал Макдональд. — Нам пришлось развернуть изображение, ради сохранения тех же параметров сетки.
Уайт повернул листок и несколько секунд рассматривал его. Потом неожиданно расхохотался. Так же внезапно смех оборвался. Президент вытер платком глаза и нос.
— Прошу прощения, — сказал он. — Меня рассмешил не ответ — тем более я не понял и половины. Но вот здесь как раз есть отец, мать и сын, то бишь ребенок, и мне пришло в голову: капеллане так никогда и не узнают: черные они или белые.
«Что скажет он Джону по прибытии в Вашингтон? Что велел этому человеку упрятать все свои великие надежды в долгий ящик и разрушить возведенное его же руками? Впрочем, он звал, как воспримет это Джон и как скажется все это на их отношениях. С одной стороны, он исповедует веру в талант вождя революции, с другой — отвергает и подавляет чужие способности к руководству.
«Ты способен принять лишь собственную точку зрения, — заявит ему Джон. — В остальном же ты — слепец».
И что в таких случаях говорят в ответ? А если сын прав? Если время революционных вождей истекло и все теперь зависит от личностей, а бремя ответственности ложится на каждого гражданина? Если сейчас разворачивается борьба за приход к власти сильной личности, свободной от общественных уз? Как это там говорил Джон, и что он так старался позабыть? Старался, но не смог. Он помнил все слишком хорошо.
«Политика мертва, отец, — сказал Джон. — Неужели ты еще не понял? Ты думаешь, почему тебе позволили стать президентом? Да потому как президентская должность в наше время уже не имеет никакого значения!»
— Мак! Мак! — раздалось из динамиков, установленных по обе стороны кабинета.
— Да, Олли, — ответил Макдональд. — Джон Уайт обнаружил нечто, относящееся к посланию. Знаю, как ты занят, но это очень срочно.
— Понятно, — сказал Макдональд, бросив взгляд на Уайта. — Мы уже закончили.
Не успел он договорить, как в кабинете очутился коренастый рыжеватый блондин средних лет. Следом тотчас вошел Джон.
— Олсен, — сказал Макдональд, — это…
— Знаю, — ответил блондин. — Мистер президент… — Он коротко поклонился, будучи не в силах даже на минуту укротить собственный энтузиазм. — В нашей головоломке не доставало именно вот этого последнего звена.
Уайт посмотрел на сына. Взволнованный и явно довольный, Джон тем не менее начинать говорить не спешил.
— Это твоя идея? — недоверчиво спросил Уайт. — На самом деле она принадлежит тебе?