Внимание - чудо-мина !
Шрифт:
Из-за паровоза выходит военный в черном кожаном пальто и кожаной фуражке, с кожаной полевой сумкой и кожаной кобурой на боку. Весь в коже от фуражки до сапог,
Полковник Маринов молча приветствует его. Начальник Особого отдела тоже касается козырька кончиками пальцев в кожаной перчатке.
– Что скажете, полковник?
– тихо спрашивает начальник.
Полковник оборачивается к заметно побледневшему Ясеневу, смотрит под ноги, откашливается.
– Что же говорить-то...
Проследив за взглядом начальника Особого отдела, он вздрагивает: неподалеку лежат два тела, полуприкрытые
– Ваша мина?
– спрашивает человек в кожаном.
– Наша, - отвечает полковник, - Моя мина. МЗД... Мы здесь только МЗД ставили. С электрохимическим взрывателем. Срок замедления - пятнадцать дней.
– А взорвалась через двое суток! Под нашим паровозом! А если бы тут шел войсковой эшелон?
Маринов молчит: теоретически допустимо, что мина взорвалась раньше из-за неисправного механизма.
– Постойте!
– вдруг оживляется он.
– Воронка маловата! Да, совсем мала и мелка воронка!..
Он поспешно достает из потрепанной кирзовой полевой сумки какие-то бумаги, блокнот, быстро перелистывает непослушными пальцами, подносит к глазам один из листков.
– Все ясно, - говорит он наконец с огромным облегчением.
– Эту стрелку минировало подразделение капитана Гольца. Вот копия его карты - здесь... здесь была установлена ложная мина, "орех", одна только мина-сюрприз. МЗД с нормальным зарядом в двадцать-тридцать килограммов взрывчатки оставила бы воронку в пять раз большую!..
– Следовательно?
– тихо спрашивает начальник Особого отдела.
– Следовательно, здесь - вредительство!
– твердо отвечает полковник Маринов.
– Здесь поработал враг!
Начальник Особого отдела подходит к Маринову, берет под руку, медленно отводит в сторону.
– И я так думаю, - говорит он полковнику.
– Пришлось крепко поволноваться за вас, Илья Григорьевич, выдержать настоящий бой. У нас нашлись люди, которым показалось, что нужны самые решительные и жесткие меры. И жертвы, мол, налицо, и состав преступления. Хотели привлечь к ответственности капитана Гольца и вас, полковник. А вы знаете- живем по законам военного времени. Но я давно убедился в важности вашей работы, великой важности операции... в городе орудует враг. Третьего дня в центре заводского района мы нашли два трупа рабочих ночной смены. У одного перерезано горло, другому вонзили нож в спину. Выяснили, что у них исчезли все документы: паспорта, удостоверения, ночные пропуска, карточки... И эта хитро задуманная диверсия не такой уж для нас сюрприз. Вот смотрите...
Чекист останавливает Маринова возле телеграфного столба, показывает пальцем.
– Видите зарубку? А что под зарубкой?
– Цифры.
– Какие цифры?
– Двенадцать - сорок пять.
– Правильно! Не догадываетесь, что бы это могло означать? Очень просто - двенадцать шагов по азимуту сорок пять градусов. Та самая стрелка!
Он провожает Маринова к "эмке".
– Еще раз прошу, товарищ полковник! Выше бдительность! И от души желаю вам удачи!
ВРАГ НА ПОРОГЕ ГОРОДА
Третий день подряд бомбят Харьков эскадры "юнкерсов" из 5-го авиационного корпуса генерала авиации Риттера
Асы 51-й бомбардировочной эскадры "Эдельвейс" и 55-й бомбардировочной эскадры особого назначения "Гриф" по нескольку раз вылетают из Киева и с других захваченных аэродромов и, ориентируясь по громаде Держпрома-Дома государственной промышленности, сбрасывают полутонные фугаски и кассеты зажигательных бомб на дымящийся город. Они же распахивают бомбами позиции советских войск на фронте" пикируют с воем и железным лязгом на отступающие измотанные полки.
Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся в осажденном городе рабочие.
Одна из бомб, весом в пятьсот килограммов, раскалывает заводской корпус. К счастью, почти все рабочие в подвале. Они перетащили туда станки еще после первых сильных бомбежек.
После взрыва наверху погас свет. Вспыхивают спички. В их слабом неверном свете видны встревоженные лица рабочих. Многие еще смотрят вверх. Станки остановились, клубится пыль.
И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:
– Дверь завалило!
Где-то журчит вода. Плеск воды становится все громче. Вода уже хлюпает под ногами. Снова голоса в темноте:
– Ну, что там, хлопче?
– Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые волосы, запорошенные каменной крошкой, посыпавшейся с потолка, мотает головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.
– Расчистить вентиляцию можно?
– спрашивает он деловито.
– Куда там! Голыми-то руками? Куски железобетона такие - с места не тронуть. И воздух вроде не проходит.
Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.
– Сюда, ребята!
– зовет мальчишеский голос.
– Здесь раненые.
– Ничего, ничего!
– бодрится один из раненых.
– Обломком по голове шибануло.
– Раненых на стол сюда, - говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.
– Климыч! Труба лопнула... заливает!..
– Крышка нам! Хана!
– раздается чей-то мрачный голос.
– Зря в этот подвал забрались.
– А ну, не каркай там!
– обрывает говорившего Климыч.
– Только подвал нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия была, заикался потом до самой Октябрьской... Чтобы победить, надо сквозь огонь, воду и медные трубы пройти...
– А меня, - говорит кто-то в темноте, - раз в шахте засыпало. По горло в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.
– Ничего особенного!
– бурчит все тот же мрачный голос.
– Утонем тут как крысы...
– Трубы, трубы...
– бормочет Климыч.
– Надо дать знать о себе...
Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,
– Где у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам! Проходит час, два, три... Ночь затопила заводской двор.