Внимание: граница!
Шрифт:
Молодым воинам пограничникам,
сменившим на боевой вахте своих отцов,
с любовью посвящаю.
Непростые метры
Никогда я не думал, что стану пограничником… Но время было такое, что чуть ли не каждый день менял нашу жизнь. До империалистической войны работал я пекарем. В гражданскую прошел путь от солдата до командира полка и в двадцать первом году вместе с такими же, как я, командирами был направлен на курсы комсостава в Харьков. Экзамены
— Что же получается, товарищ командарм, — выразил нашу общую растерянность комполка Шамис, — командовали мы полками. Справлялись, кажется, неплохо. Благодарности имели. На курсах тоже неплохо учились. За что же нас понижают?
— Чины тут ни при чем, — спокойно сказал Фрунзе. — Вы большевики, и вам поручается особое задание партии. Условия работы на границе сложные. Здесь нужно не только умение стрелять и воевать.
— Но ведь мы, — сказал кто-то из нас, — никогда раньше не служили на границе.
— Да. Но вы умеете работать с людьми. Из трехсот человек мы отобрали тридцать именно по этому признаку. Пограничная служба — это прежде всего работа с людьми. Остальному придется учиться. Скажу вам только одно: Владимир Ильич и Феликс Эдмундович придают большое значение этому вопросу.
«Что ж, — думал я, слушая командарма, раз партия посылает нас на границу — значит, теперь этот участок приобретает особую важность. Значит, так надо».
По лицам товарищей я видел, что и они думают примерно то же.
— Завтра вы отправляетесь в Москву, к Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Желаю вам всего доброго! — сказал Фрунзе.
Итак, мы приняли новое назначение. Однако и в поезде, увозившем нас в Москву, мы все еще продолжали спорить:
— Интересно, на сколько же категорий нас понижают в должности?
— Тебе сказано — чины тут ни при чем!
— А я и не о чинах, а о работе. Что это за работа — маленький отряд!
— Ты сначала попробуй, потом говори!
— Опять начинай все сначала!
— Да и сможем ли мы еще?
— А вот с этого и начинай!
— Ничего! На войне смогли и здесь выдюжим.
И вот мы, наконец, в Москве, на Лубянке.
Представитель ВЧК провел нас в кабинет Феликса Эдмундовича. Комполка Шамис доложил Дзержинскому о нашем прибытии и вручил пакет. Феликс Эдмундович надорвал пакет, но читать не стал, каждому из нас пожал руку и предложил садиться. Очень тонкий, сухощавый, в гимнастерке, плотно его облегавшей, в сапогах с длинными голенищами, он казался высоким, хотя был, пожалуй, среднего роста. Пока товарищи рассаживались, я потихоньку разглядывал комнату. Мне интересно было, в какой обстановке работает и живет товарищ Дзержинский. Письменный стол с телефонным аппаратом, стулья, за небольшой ширмой узкая кровать, покрытая солдатским одеялом, столик с чайником и двумя мелкими тарелками…
Феликс Эдмундович сел в кресло, закурил, с усталой спокойной улыбкой наблюдая за нами. Шум постепенно умолк. Мы присмирели, ожидая, что скажет Дзержинский.
— Я думаю, настроение у вас не очень-то бодрое по поводу нового назначения. — Феликс Эдмундович внимательно посмотрел на нас.
Мы переглянулись: откуда он может это знать.
— И все-таки, — продолжал Дзержинский, — вам придется
В это время зазвонил телефон. Феликс Эдмундович снял трубку.
— Здравствуйте, Владимир Ильич… Да, вот они у меня. Хорошо, сейчас я им скажу… — Положив трубку, Дзержинский объяснил: — Товарищ Ленин беспокоится. Он хочет вас видеть. Сейчас мы поедем в Кремль. Можете, если нужно, привести себя в порядок, а я пока распоряжусь, чтобы вам приготовили пропуска.
Собственно, приводить себя в порядок нам не требовалось: мы и в Харькове, и потом в вагоне вычистили одежду и сапоги чуть не до дырок. Другое нас беспокоило. Оставшись одни в кабинете Дзержинского, мы стали решать, кто и как должен отдать рапорт Владимиру Ильичу. Сошлись на том, что лучше всех это сделает комэск Иванов. Докладывал он всегда четко, спокойно, красиво, густым басистым голосом. И любо-дорого было смотреть при этом на его крупную широкоплечую фигуру.
— Нет, ребята, — отнекивался Иванов, — не могу. Как хотите, не могу. Я еще не видел Владимира Ильича, а уже волнуюсь. Я же зарапортуюсь!
Но мы настаивали, и Иванов согласился. Всю дорогу он шевелил губами — репетировал рапорт.
В бюро пропусков Кремля мы предъявили партийные билеты, и нас провели в зал. Мы расселись и почему-то все смотрели на маленькую боковую дверь, ожидая, что именно из нее выйдет Владимир Ильич. И действительно, открылась эта дверь. Вошел Владимир Ильич, улыбающийся, левая рука в кармане. Он глядел на нас, немного наклонив влево голову. Иванов быстро вскочил и скомандовал нам встать смирно. Мы вытянулись. Владимир Ильич вынул руку из кармана и тоже выпрямился, лицо его стало серьезным. Иванов подошел к товарищу Ленину четким строевым шагом, держа правую руку под козырек.
— Товарищ… — сказал он громким басистым голосом и вдруг смешался: ни по должности, ни по фамилии никак не мог назвать Владимира Ильича.
Мы обомлели.
— Товарищ… — снова попробовал отрапортовать Иванов и опять не смог. На вспыхнувшем его лице выступил пот.
Владимир Ильич сказал мягко:
— Ничего, ничего. Не волнуйтесь. Прошу садиться. Здравствуйте, товарищи.
— Здравия желаем!
Видя, что мы продолжаем стоять, Владимир Ильич сел и тут же обратился к Феликсу Эдмундовичу, давая, видимо, нам время прийти в себя:
— Феликс Эдмундович, мы их, наверное, уже замучили встречами?
— Да нет, Владимир Ильич, они пока не жалуются.
— Ничего не поделаешь, — улыбнулся нам Ленин, — придется потерпеть. Да вы рассаживайтесь поудобнее. Феликс Эдмундович, а об отдыхе их надо позаботиться.
Дзержинский ответил, что с жильем, отдыхом и питанием все будет сделано.
— Ну что ж, товарищи, — сказал Владимир Ильич, — постараюсь не задерживать вас долго. О международном положении докладывать не стану. Скажу только, что постепенно оно складывается в нашу пользу. Но как бы ни укреплялось наше положение, мы ни в коем случае не должны ослаблять границ. Вот почему так необходимо по-настоящему заняться подбором кадров командного состава для войск ВЧК, которые должны прийти на смену полевым частям, охраняющим границу.