Внимание… Марш!
Шрифт:
– Но и это ещё не всё. Тут найдутся длинные пальчики на узких ладошках, которые так приятно подержать в руках, – и я схватил эту пару ладошек свободной рукой, тем более, что Рита вовсе не собиралась прятать их по карманам олимпийки. Даже наоборот – она потирала ими друг об дружку.
Тут я не знаю, что на меня нашло, но я сделал неловкое движение чмокнуть Риту в губы. Она успела отвернуть голову и поцелуй пришёлся в волосы на виске. Тем не менее, она не вырвалась. Постояли. Мой пыл если не угас, то развеялся. И сменился ужасом. Мне казалось, что я стремительно лечу
– Ты, конечно, опять шутил, – медленно начала Рита. – Но странное дело… Мне было приятно. Чёрт тебя подрал, мне было приятно! – расходилась она. – Я должна послать тебя к чёртовой матери, а мне, дуре – приятно! И, по-ди-же-ты!
Что оставалось делать? Я крепче обнял Риту. И она… О Боги, Партком Парткомычи небесные! Прижалась ко мне. Я почувствовал, как некая упругая луковка упёрлась мне под мышку. Ещё не хватало, чтобы некий упругий баклажанчик упёрся Рите в живот. Блин! Это будет катастрофа.
– А я почти и не шутил, – зачем-то оправдывался я.
– Молчи, – Рита высвободила дальнюю от меня руку и приложила палец к моим губам. – Сандугач поёт!
– Как ты сказала?
– Тш-ш-ш!
Где-то недалеко от нас раскованно и изощрённо импровизировал соловей. Идеальный птичий певческий голос завораживал. В нём не было ни вороньей гортанности, ни толики сорочьего скрежета, ни тени легкомысленного чирикания. Голос, созданный для птичьей оперы, если бы таковая существовала.
– Рита, это соловей.
– А я разве не так сказала?
Он пел, а я дышал. Втягивал носом, наматывал на нюхательные рецепторы каждую молекулку этого странного, неожиданного запаха девушки, которая была у меня в объятиях. Я закрыл глаза. Терпкий, но матовый и противоречивый аромат, словно занесённый сюда не нашими ветрами. Тут и дымок саксауловой коряжки; и влажная холодная каменная пыль, когда распиливают отделочный камень большим алмазным диском, проливая его водой; нотка паслёновых, но каких именно – неясно, а может, и не родились пока на земле такие паслёновые, не добралась пока до наших грядок их пыльца. И что-то едва уловимое от старомодной мастерской кожемяки, который только-только обработал ворванью свежую сыромять. Ну не бывает таких духов! И быть не может.
Я огляделся. Наших никого не было. Наверняка уже расползлись по ночным квартирам. Было ещё не поздно, но ежедневный ранний подъём оказывал влияние на вольнодумство разношёрстной публики. И он, градус этого вольнодумства был весьма низок, а дисциплина не то чтобы железной, но далеко и не картонной, как многие непосвящённые привыкли думать про спортивные сборы. Ранний подъём определял и весьма раннее время приёма завтрака. И скажу вам чистую правду – профессиональный спорт оказался тем единственным периодом моей бурной жизни, когда пропустить завтрак было никак нельзя. Организм требовал жертвы (в роли жертвы выступал сон) и жертвоприношения (самому себе в виде жратвы). В этой роли выступали вполне себе вегетарианские продукты – рис, манка, пшёнка и геркулес.
Тут раздался хруст ветки, перешедший в нечеловеческий вопль, затем что-то массивное плюхнулось
– Так ты не имеешь права жить дома, пока служишь в армии? – похоже, вопрос совмещения тренировок и домашнего быта сильно волновал Риту.
– Я командирован в МГС «Динамо». Куда «Динамо» пошлёт – туда и я… Туда я и… – поправился я. – Отправят домой – поеду туда.
– Пока не отпускают?
– Ага, не спят, всё придумывают, как этого не допустить, – смеюсь я.
– Но ничего, – улыбается Рита. – Придёт пора – отпустят.
– Куда денутся, – соглашаюсь я.
– А ты на чём-нибудь играешь? – неожиданно спросила Рита.
– На бильярде, – заявил я, хотя особыми успехами с кием в руках похвастать не мог.
– А так, чтобы до-ре-ми?
– На гитаре немножко, как и все ребята. Ну, вообще-то и на клавишах могу сориентироваться, если они попадутся.
– А у тебя дома есть пианино?
– Есть.
– Ты учился?
– Нет. Сестра.
– И я не училась… Но в ШИСПе в Уфе у нас было пианино. Почему-то оно стояло на лестничной клетке, между этажами…
– Не дотащили? – рассмеялся я.
– Не дотащили, – согласилась Рита и заразилась моим смехом.
– Нет, – опроверг я сам себя. – Спортсмены не могут не дотащить. Скорее, в спортивном интернате попросту не нашлось другого места для громоздкого музыкального инструмента.
– Не нашлось, – подтвердила Рита.
– Но в лестничной клетке есть один важный положительный момент.
– Какой? – оживилась она.
– Акустика! – я поднял вверх указательный палец. – Там шикарная акустика.
– Верно, – расплылась в улыбке Рита. – Из-за этого меня постоянно оттуда гоняли.
– А что ты исполняла?
– Я училась играть чижика-пыжика и собачий вальс.
– Ты уверена, что тебя гоняли оттуда именно по причине великолепной акустики? – подмигнул я ей.
– Ну… в том числе.
– Если бы училась играть «Лунную сонату», или хотя бы «К Элизе», у гонителей не поднялась бы рука.
– Но это очень сложно!
– Возможно, это прозвучит кощунством, но я убеждён, что даже маленький мальчик Светик, будущий маэстро Святослав Рихтер 42 , начинал с «жили у бабуси…»
– Два весёлых гуся, – подхватила Рита.
– Три, – поправил её я.
– Почему три?
– Один серый, другой серый, третий тоже серый, – закончил я и подмигнул ей.
42
Святослав Теофилович Рихтер (1915-1997) – советский, российский пианист, народный артист СССР (1961). Один из крупнейших пианистов XX века, чья виртуозная техника сочеталась с огромным репертуаром и глубиной интерпретаций.