Внизу наш дом
Шрифт:
Итак, свою пару я свалил. Сверху рушится ободранный картечью мессер, справа Шурочка подлавливает ещё одного, а я тороплюсь туда, где «гоняют» Саню. И нарываюсь лоб в лоб на одного, набирающего высоту. Переворачиваюсь, навожу и жду сближения на дистанцию поражения, но худой сразу отворачивает, стараясь опередить меня в маневре. Не догадывается, что у меня вираж имеет меньший, чем у него, радиус. Не обязательно всегда меньший, а такой, как нужно мне. Тут я его и зажал и срубил, сразу после выстрела свалившись на крыло. Скорее опускаю нос, переводя неуправляемое падение в пике, разгоняюсь, выравниваюсь, осматриваюсь — с нашего аэродрома
Мы набираем высоту, чтобы сверху присмотреть за окружающим пространством. Ну и по бомберам сработать, если нам оставят.
— Саньки! — обращается к нам земля. — Может присядете? Соседи нам рассказали, чем вас нужно заряжать — так найдётся здесь подходящий припас.
— Спасибо, товарищ, — отвечаю. — Не сегодня. Слушай, не слыхал, кого немцы следующим собрались бомбить?
— Не было такого оповещения, — ухмыляется в микрофон мужчина. — А что, перебой с целеуказаниями?
— Пока нет, но послезавтра у фрицев пройдёт первый запал, и тогда их станет сложно искать. А у меня и горючки не море, и моторесурс не беспредельный. Я бы послушал на этой волне — мне любые советы надобны. Бомберов наших прикрыл бы с удовольствием.
— Ишь, чего захотел! — хохотнул незнакомец. — А если ты шпион?
— Ну, если шпион, то не стану у вас садиться. Шлёпнете вы меня, как пить дать шлёпнете. Без суда, и даже без следствия. И вообще — я вас теперь боюсь. Не прилечу больше сюда. Лучше к Фокшанам сгоняю, срублю пару мессеров по быстрому, да обратно вернусь — всё день пройдёт не даром.
В общем, не получился у нас разговор. Зато подтянулись немецкие истребители непосредственного прикрытия — вот на них и переключилось наше внимание.
Тревожное чувство пришло ко мне сразу после посадки — в пятом, пустующем капонире стояла эмка. Не мог отец Николай на ней пожаловать. Его обычно мужики подвозят на бричке. А на машине? Во всяком случае — не мог приехать один. Но сразу бежать на бивак я не стал — мы деловито затащили самолёты в укрытия и провели заправку, зарядку и ревизию всего, что следовало проверить. Только после этого отправились обедать.
За столом, где стояла рация, где мы принимали пищу и раскладывали карты, сидел командир в фуражке с голубым околышком и двумя шпалами в петлице.
— Здрасте, — приветствовал я его. — Тётя Нина, ты гостя уже покормила?
— Не хочет он, — ответила наша стряпуха. — И водитель не хочет, и солдатики, что в кустах сидят, тоже отказались.
— Что же вы, — говорю, — товарищ военный командир, в час, когда вероломный враг напал на нашу Родину, проявляете изрядно лютую ненависть к нуждам как вверенных вам военнослужащих РККА, так и к потребностям собственного ценного для всей страны организма?
Гость какое-то время искал, что ответить, а я сложил ладони рупором и заорал на всю округу:
— Обед! К приёму пищи приступить!
Пока появившиеся водитель и два младших сержанта мыли руки у подвешенного к дереву рукомойника, я с интересом их разглядывал. Вот вижу, что ряженые тут все. Например — петлицы голубого цвета говорят о принадлежности к авиации, но автоматы ППД намекают на ведомство, которым строго руководит товарищ Берия. У водителя на лице, прям как у
Сидим, вкушаем трапезу. Мы же прямо из боя — голодные, как нильские крокодилы. И, прямо скажу, мой утомлённый мозг соображает исключительно плохо. Единственная мысль: «Ох и фигово же я замаскировал свою затею. Двух суток не прошло, как нас засекли и людей прислали». Досадую, в общем. Но на лице никакого выражения не держу.
Ну вот, поели. Теперь отяжелевший желудок давит на глаза, требуя покоя для всего остального организма. Когда б не визитёры — следовало бы тихий час устроить минут на сорок. Однако на душе неспокойно. Опять же гости наши проявляют просто нечеловеческую сдержанность, ведут себя так взвешенно, словно Николай Николаевич Миклухо-Маклай среди папуасов — наблюдают, но ни во что не вмешиваются.
А ну-ка, я их на другой манер попробую.
— Документ мне ваш покажите, — обращаюсь я к одному из сержантов. Потом листаю невзрачную книжечку, пытаясь понять, ржавой скрепкой она скреплена, или не ржавой. В удостоверениях я, кстати, разбираюсь примерно также, как свинья в апельсинах, но вид делаю серьёзный и кручу корочки и так и сяк. Наконец обнаруживаю слабый признак коррозии — по всему видать — недавно эту ксиву сфабриковали. Но фабриковали явно наши. Полагаю.
Про ржавые скрепки у нас и не ржавые на подделанных врагами наших документах я, кстати, читал в какой-то художественной книжке, так что, может, что и ерунда всё это. Я в этой области не специалист. С другой стороны, чтобы фашисты меня вычислили — так для этого чересчур рано. Думаю, не шпионы это, а наши особисты, наспех прикинутые авиаторами. Во всяком случае майор на лётчика никак не походит — вот не чую я в нём пилотской жилки… да технического склада бы человек сейчас на брюхе под нашими птичками ползал, а не буровил меня проницательным взглядом.
— Значит, товарищ майор! Разговора у нас нынче не получится. Охрану объекта вы и без моих подсказок организовали, а только лётному составу необходимо готовиться к боевой работе, — деловито рассуждаю я. И продолжаю, обращаясь к своим: — А хлопчиськам и дивчиськам — по лижачках. Тёть Нин! Если недремлющий брегет (киваю на рацию) не призовёт нас раньше, пожалуйста, разбудите личный состав во главе со мной ровно через сорок минут.
Под молчаливые взгляды гостей, демонстрирующих невыносимую выдержку, мы валимся на лежанки и отрубаемся на какое-то время. Помню я, что в первые дни фашистская авиация активничала просто ужасно. Значит, скоро, хоть с одного поста наблюдения, да увидят группу неприятельских самолётов.
Мои товарищи дышат ровно — не знаю, спят ли. А у меня в душе копошатся сомнения. Майор — явно из органов. Особист, применяя терминологию этого времени. Встречался я с этим народом — ведь в прошлый раз в войну служил в трёх разных авиаполках. Неуютные какие-то воспоминания остались от встреч с ними, хотя, худа они мне не делали, да и другим знакомым обид не чинили. А вот во всяких фильмах и книгах про это время показывали их частенько людьми вредными, особенно, когда была взята направленность на критику культа личности.