Внизу наш дом
Шрифт:
— Ловко получалось пока не нужно было искать противника. А сейчас всё изменилось — эффективность наша падает с каждым днём.
— Ладно, не хочешь, не говори. Палыч всё равно дотумкает. А, может, и сообразил уже.
Тут до меня дошло, что майор имеет ввиду вопрос о том, почему столь легко одерживаются победы в воздушных боях.
— Так я и вам скажу. Самолёт значительно быстрее и маневренней мессера. И летчики подготовлены к тому, чтобы подобраться к фашисту на дистанцию уверенного поражения. Быстро подойти для выстрела почти в упор. Собственно, для этого они и создавались — сбросить с неба истребители противника. Всё остальное наши москиты делают не лучше, чем принятые на вооружение
— Хорошо, что бензина жрут твои ястребки не так много, как другие, — улыбнулся мой особист. — Что-то не складывается у нас разговор, — вздохнул он.
— Просветы наметились, — показал я рукой в сторону облаков. — Предупредите Измаил о том, что в их районе появятся четыре истребителя неизвестной конструкции — чтобы не начали по нам палить. Ну и пусть нас там заправят в обе стороны — отсюда дотуда не ближний свет.
Про то, что профессора Штирнера зовут Людвигом, сказала мне Шурочка — она у нас большая книгочеюшка. Оказывается — это персонаж романа Александра Беляева «Властелин мира». Сей нехороший человек — Штирнер — изобрёл что-то вроде аппаратуры для воздействия на мозги с любого расстояния. Мог заставить, убедить, а то и вовсе всю личность записать из одного человека в другого.
По всему выходило, что наши безопасники — они тогда назывались ГПУ, заподозрили во мне жертву подобного эксперимента еще тогда, когда я только убеждал предметников в высокой степени свой образованности. Ясное дело — их интересовали мои связи. Нет, конечно поверить в правдивость фантастического вымысла — это вряд ли. Но сомнения над людьми довлели. Тем более, они усиливались по мере того, как я всё более и более развивал свою бурную деятельность. А вот в отношении перспективы допросить и всё выведать — этот вариант был отметён, потому что, если учитывать все тонкости вымысла великого фантаста, знать я мог только то, что заложено в мою память чужой волей.
Если они спросили обо мне Феофилактыча из аэроклубовских авиатехников, так я даже могу себе представить, что он им ответил — то самое, что процитировал майор: «Моторы у него работают, а самолёты летают». Скорее всего, трудился я все эти годы под плотным контролем, только негласным. А что — считай — шарашка. Только охранять её не надо, нет никакой необходимости подгонять работников перспективой «прощения». Только поглядывай, да время от времени давай ход заявкам, что подтаскивает Саня Батаев. По части расходов на материалы — так мы были воплощением скромности. Даже сами сообразили, где разжиться приборами и вооружением, причем, черпая средства не из государственного бюджета, а за счёт «общественной организации». А уж про мотор — вообще песня. Он «возник» словно из небытия по волшебству волшебной палочки.
На плечи государства рухнули только затраты на трансмиссию, да со сварочными аппаратами нам вовремя помогли. Впрочем, грех жаловаться — все наши шаги были вполне нормально обеспечены.
Полковник с майором снова пришли «пошептаться». Чего-то они от меня хотят такого, о чем не решаются спросить прямо. Вот сейчас начштаба задержал меня над разложенной по всему столу картой, докладывая разведданные, полученные, как я понимаю, в штабе. А особист тихонько отвёл в сторонку дежурного офицера, который вскоре отозвал связиста. Сам же вернулся и сделал заинтересованный вид.
— Как полагаешь, Шурик, — наконец-то решился он обратиться ко мне с наболевшим. — Почему двадцать второго по радио не Сталин выступал, а Молотов? А тут ещё молебны идут повсюду о том, что война
— Ну, припоминаю, что про Сталина после нападения немцев с неделю не было ничего слыхать. При смерти он лежал или ждал расстрела — разве ж об этом будет известно, хоть бы и через полвека? Такие тайны хранят бессрочно, — пожал я плечами. — А только думается мне, что наше партийное руководство сочло правильным оставить у руля человека, который и дело своё знает, и народным доверием пользуется. Просто сейчас размышляет и сомневается. Руководство, имею ввиду. Но победим мы в этой войне под предводительством Сталина — можете смело говорить об этом личному составу.
С другой стороны, верховная власть наша нынче в затруднительном положении — на самых горячих направлениях в Киевском и Западном Особом военных округах возможна даже частичная потеря управления войсками. Вот и выходит по всему, что в ближайшие дни на особо мудрые руководящие указания из Москвы нам рассчитывать не стоит — своими головами думать нужно.
— А, если неправильно поступим, кто за это будет отвечать? — с настоящей партийной прямотой спросил товарищ Бойко.
— О правильности или неправильности наших действий будут судить по тому, насколько успешно действовал противник. И по нашим потерям, конечно. Если победим, нарушив приказ — до смерти не накажут. А вот за бездействие, промедление, утерю инициативы… сами понимаете — мы ведь люди военные, — я изобразил кислую улыбку.
Сажаю У-2 на аэродроме Тирасполя. Просторное лётное поле пустынно. Далеко, на противоположной стороне, затянутый чехлами, стоит на козлах двухмоторный самолёт, похожий на СБ. Отсюда он кажется каким-то ненастоящим, ущербным. А вот с воздуха выглядел довольно убедительно. Я на чистом рефлексе рулю в сторону непонятной растительности, что наблюдается с краешку, но оттуда выскакивает солдат и начинает делать недружелюбные жесты, словно отпугивает.
И майор Бойко из задней кабины хлопает меня по плечу и показывает рукой в сторону мчащегося к нам мотоцикла с коляской. Поворачиваю свою этажерку в сторону нового действующего лица — мотоцикл разворачивается, словно приглашая следовать за собой. Следую. Постройки, к которым меня привел лидер, носят следы бомбёжки. Завалов нет, но частично обрушенные стены и пустые глазницы окон, копоть и обнажившиеся стропила — ясно говорят о том, что немцы сюда прилетали.
Несколько человек в технических комбинезонах накидывают маскировочную сетку, прилаживая её край к устоявшему углу почти совсем рассыпавшегося здания, а нас с майором везут дальше всё на том же мотоцикле. Следы засыпанных воронок. Мусор, собранный в кучи в стороне от дороги. Я сижу позади водителя и думаю о том, что меня ожидает.
Нет, я сегодня не в противоперегрузочных штанах. На мне синие брюки-галифе, заправленные в яловые сапоги. Синие — это потому, что капитаны нынче принадлежат к старшему комсоставу. Старшим лейтенантам Шурочке и Сане достались обычные, защитного цвета. И пилотки у них тоже солдатские, а не как у нас с Мусенькой — синие, лётчицкие. Сапоги же… конечно, хромовые легче, но моего размера не было, хотя он и самый ходовой. Но всё это великолепие скрыто под чёрной тканью комбинезона — летать в открытой кабине — значит рисковать запачкаться. Мы с майором и без того оттирали друг другу пятаки, когда выбрались из самолёта. Нас вызвали к командованию. К командующему авиацией фронта генерал-майору Мичугину.