Внучка берендеева в чародейской академии
Шрифт:
А отца вот нет.
Ведь было же… что было?
Красный платок с ярмарки привезенный. И бусы крупные, круглые, из бусин расписных. Два дня носила, не сымая, а после нитка порвалась, и так неудачно, во дворе… там аккурат трава росла, а в ней не только слепота куриная, но и крапива пряталась, да такая жгучая, чуть тронь – и пойдут по коже волдыри.
От обиды я разревелась.
Хороши были бусы! Ни у кого из девок не было, а отец сказал, что горе это – не горе вовсе… и сам по траве ползал, бусины собирая. И крапивы не боялся…
А потом
Улыбку его помню, чутка кривоватую. Нос острый, с горбинкой…
…еще помню, как меня Андрейка, старший старостин сынок, за косы оттаскал, на спор… а отец ему розгою да по заднице переехал, и не забоялся со старостою спорить.
Как с дедом старую березу пилили… и сенокос тоже. Руки на рукояти косы, и ее тоже, блестящую, выглаженную этими руками до гладкости неимоверное. До сих пор в сарае висит, ждет руки умелой. К бабке не единожды мужики подходили, чтоб продала, уж больно справная она, да только бабка наотрез отказывалась.
Она и косы пожалела… а я от этакого дара сама едва не отказалась.
Подняла ладонь.
Коснулась огонька в ней губами, подула легонько.
Не надо.
Не уходи… не бросай меня вновь… я буду бережно с тобою обращаться.
Кто я?
Зослава.
Искра от искры.
Лист от древа. Капля от ручья студеного. Ветра толика… силы, даренной предками, едва не потерянное по глупости девичьей. И ныне не пугает больше сила.
Совладать с нею?
Разве ж можно? Она не конь норовистый, который без узды понесет. Она – это я… а с собою совладать просто.
И сложно.
Я открыла глаза.
– Здраве будь, Зослава. – Архип Полуэктович больше не улыбался. – Вижу, справилась с собой?
– Не знаю. – Во рту было сухо… и губы, небось, потрескались.
– Справилась. – Он встал и руку поднял. – А теперь иди, отдохни.
– А… можно?
– Нужно, – усмехнулся он.
Руку я приняла. Сила-то внутрях сидит, тело же мое вовсе ослабело. И спину вон свело, и в ногу пострельвает от сидения долгого.
– Поспи…
Мудрый был совет.
Глава 20
Про гиштории жизненные поучительного свойства
Отчего-то мне казалось, что с того дня, как очнулась во мне сила, все-то вокруг переменится разительным образом.
Не переменилось.
Сутки я спала, крепко, без снов.
После ела, и домовой лишь охал, ахал да головою качал, сочувствовал, значит.
После снова спала… а там и отдыху конец пришел.
И все стало как прежде. Побудка до света. Полоса клятая, по которой уже впотьмах бегать пришлося… и дожди, что зарядили, – осень же ж на дворе – тому не помеха.
Мыльня.
Завтрак.
Учеба… и внове учеба… о том, что случилось со мною, не заговаривали. Напротив, порой я сама начинала думать, что ничего-то не произошло. Мало ли, привиделось мне с устатку… бывает.
На семый день, когда я уж сама-то почти решилася искать идти, объявился Арей.
– Здравствуй, –
И я присела, взгляд потупивши. Стыдно было, хоть ты под землю провалися, да только до земли далече, а пол дощатый, половичком прикрытый, для проваливания был мало годный.
– Что ж, вижу, у тебя много лучше получается. Я принес тебе учебник. – Он положил на стол книгу. – Почитаешь…
И отступил к двери.
– Погоди. – Я вдруг поняла, что сейчас Арей уйдет.
А я остануся одна, с учебником… и нужна мне самой, без него, этая наука?
– Извини, пожалуйста, за то, что я… – Вязкие слова, и не такие вежливые, какими должны быть. Со словами мне управляться куда тяжелей, нежели с деревянною палкою, которую наставник повадился совать, требуя представить, будто бы это не палка вовсе, а меч. – За то, что едва тебя не убила.
– Я сам виноват.
Ответил.
И взгляд отвел.
– Ты меня спас.
Кивнул.
Потом мотнул головой:
– Не я. Кирей. Моих силенок не хватило бы… а он…
Смолк.
– Ты поэтому уйти хочешь?
На лице Ареевом красные пятна полыхнули.
– Мне не место рядом с тобой.
– Тебе так дядька твой сказал?
– Он прав. Я… могу уничтожить твою репутацию.
– Чего?
– Зослава. – Арей вздохнул тяжко и потер переносицу. – К тебе уже приглядываются… примеряются… и ты хотела выйти замуж? Ты выйдешь. Боярынею станешь, коль будет твое на то желание… а я… я не та компания, которая подходит для молодой незамужней девушки. Думаешь, никто не видит, что я сюда хожу? И что после скажут?
Вестимо, что… соврут аль придумают, на придумки, небось, сплетники горазды. Только мне ль бояться злого слова?
– Присядь, – попросила я Арея. – Будь гостем в доме моем…
И пускай комната сия вовсе не дом, однако же не посмеет он отказать в этакой просьбе. Негоже гостям хозяев обижать.
Присел.
Спина прямая, глядит перед собой.
Руки в кулаки стиснул.
Злится? Или переживает… хороший он, хоть и азарин наполовину, да привыкла я к азарам, видать, ежели факта оная не вызывает в душеньке моей ни гнева, ни иной какой эмоции.
Я же на стол застлала скатерочку белую, которую самолично вышивала васильками да маками. Ладне получилось. На скатерочку и чайник поставила, высокий, заговоренный. Чай в нем долгехонько оставался горячим.
Чашки звонкие.
Варенье малиновое, сладкое. Меду…
– Не побрезгуй, гость дорогой, угощением…
– Прекрати, – сквозь стиснутые зубы произнес Арей.
Сушки.
И пряники, Хозяином принесенные, жалел он меня, страсть, вот и баловал. А я ему отдаривалась, когда рубашечкою, из лоскута скроенною, когда сапожками вязаными. Домовые, они что дети малые, всякое обновке рады, лишь бы с душою была. Мой-то некогда объяснял, что оттого и не важен им ни фасон, ни размера, что не самую вещь они примеряют, но намерение, с которым ее делали.