Во что бы то ни стало
Шрифт:
«Прощай, Алеша, сынок! У тебя большая жизнь будет…»
Жарким июльским полднем, как солдат размахивая руками, Дина шла по раскаленной, с мягкими тротуарами улице. Несмотря на жару, Дина была одета в потрескавшуюся, купленную по случаю на Сухаревке кожанку.
Нельзя сказать, что самостоятельная жизнь на фабрике «Парижская коммуна» заинтересовала Дину так же, как Алешу и Васю их работа на заводе. Наоборот. Второй месяц Дина изнывала от скуки в тапочном отделе закройного цеха. По ее мнению, он был
Дине, конечно, просто не повезло. Только ответственное звание детдомовки заставляло ее выдерживать ученический срок и, помогая себе языком, с ненавистью строчить бесконечные хлястики с подпятниками.
…Дина остановилась на углу возле телефонной будки. Шарила-шарила в кармане кожанки — вырядилась она в нее, чтобы казаться более мужественной, — нашла гривенник и позвонила.
— Общежитие завода «Красный пролетарий»? — проговорила внушительным баском. — Мне Лопухова.
Трубка долго молчала, потом ломающийся мальчишеский голос произнес:
— Лопухов слушает.
— Алешка, это я. Приезжайте быстро с Васькой к Александровскому вокзалу, поедем к Ленке. Надо же проверить, как она там у этих своих родичей! Я буду ждать у кассы. Пока.
— Динка, адрес-то ты узнала?
— Какая-то Боровиха. Улицу забыла. Найдем.
Немного погодя Дина гордо, выставляя напоказ изумленным прохожим кожанку, прохаживалась у вокзала, за которым перекликались голосистые паровички. Алешка с Васей приехали в набитом разомлевшими пассажирами трамвае. Спрыгнули на ходу, а минут пять спустя все трое, отдуваясь, уже сидели в вагоне, и поезд мчал их от города. Дина все-таки сняла кожанку. Чуть не растаяла от жары, да и мальчишки уже оценили, деловито пощупав и справившись о стоимости.
Еще у вокзала успели купить в складчину мороженого и ирисок, пятачок пара. Мороженое изумительно было глотать не сося, в животе сразу становилось как в погребе. Когда съели ириски, ребята вытащили по пачке «Бокса» и закурили как ни в чем не бывало. Дина тоже попросила как ни в чем не бывало:
— Мне найдется?
Оба услужливо зачиркали спичками. Она храбро вдохнула едкий дым, отчаянно закашлялась, с трудом отдышалась…
Степенно поговорили о работе. Динка призналась, что готова сбежать с фабрики.
— Ты не бузи! — строго сказал Васька.
— Я не бужу, то есть не бузю. Я вполне ответственно заявляю, что не способна стать обувщицей. Органически. Могла бы быть металлургом, водолазом, железнодорожницей — кем угодно! Но обувщицей…
— Куда же ты денешься?
— Придумаю. Соображу. Кругом много потрясающе интересного. Ну, а что вы скажете о перелете Москва — Париж? Каково?
А за окнами плыли деревушки Подмосковья с полянами и ручейками, где было насыпано ребятишек,
— Приедем — сразу купаться.
— Река-то у нихесть?
— Разве онина плохую дачу поедут?
Алешка внимательно посмотрел на Дину, потом почему-то на свои руки с потемневшими от металлической пыли пальцами.
Боровиха оказалась красивым уголком. Поле с желто-зеленой рожью, тропинка, лес и синяя от неба река. На красоту ребятам любоваться было некогда, они умирали от жажды. А когда напились у первого же колодца, пошли по зеленой улочке, как сыщики всматриваясь в остекленные террасы и палисадники с гамаками. В середине улочки на них с восторженным визгом вылетела сияющая, вся в каких-то оборках Лена.
— Фу-ты ну-ты, ноги гнуты, расфуфырилась! — с комическим ужасом шарахнулся от нее Васька.
— Приехали! Я увидела! Я так ждала! Приехали!..
Алешка молчал, глядя в землю; Дина, растроганная ее неподдельной радостью, сказала сердито:
— Сейчас заревет. Мы же голодные, как верблюды! — На самом деле от мороженого, ирисок и папиросы мутило.
Лена схватила за руку ее, Ваську, зовя Алешку глазами, кричала в палисадник с сиренью:
— Приехали! Я знала! Знала!
На крыльце стояла Ольга Веньяминовна, величественная, как статуя.
— А, заходите! Коля, к Леночке товарищи из детского дома… Нелли, там на погребе варенец, кажется, остался… Леночка, не скачи же, как маленькая!
— Здравствуйте. Только мы сначала на реку пойдем, — холодно ответствовала Дина.
Васька уставился на выглянувшую из окна худенькую девушку. Алешка, нагнувшись, счищал пыль с ботинка. И, не заходя в дом, швырнув в кусты кожанку (мальчишки были в еще детдомовских косоворотках), провожаемые испуганным возгласом Ольги Веньяминовны: «Куда же вы без полотенец? Леночка, а купальник?» — они помчались на реку.
Алешка искоса наблюдал за Леной. Следом за Динкой, она скинула туфли, бежала с ней в ногу. Там, у дачи, Ленка показалась ему какой-то чужой, может быть, слишком нарядной. Но и сейчас он видел: да, она изменилась. Стала независимее, взрослее и — красивее.
Открылась река, заросшая ивняком, вся в блестках, как в чешуе.
— А кто это у вас еще был? Не по-нашему зовут? — спросил Васька.
— Нелли? Это Найле, татарочка. Ольга Веньяминовна по-своему в Нелли переделала. У нас живет.
— У вас? У тебя, что ли?
— Ну, у Стахеевых. У них тесно, отец дворник. Она днем в артели работает, вечером у нас. А что?
— Нет, я так. Больно заважничала скоро: «У нас работает»!..
Решили спрятать одежду в ивняк и плыть вниз по течению.
— Там за мостом ангел есть черный, — рассказывала Лена, по-новому щуря глаза. — Красивый-красивый! Весь мраморный. И лилий кругом много. Только там глубоко, страшно — у-у!..
— Алексей, полный вперед к ангелу! — скомандовал Васька, бултыхаясь в воду.