Во что я верю
Шрифт:
ней не царит полный хаос, почему она все же подчиняется законам? Какая сила
забросила нас сюда, на этот комочек грязи, вращающийся в бесконечном
пространстве? Я ничего не знаю об этом и думаю, что другие знают об этом не
больше моего. Различные боги, которым на протяжении тысячелетий человеческой
истории поклонялись народы, были воплощением страстей и потребностей
верующих. Это не значит, что религии были бесполезны; это значит, что они
были нееобходимы. Но в их
заблудитесь в пустыне, - говорил мне один добряк священник, - я не дам вам
карту, я только покажу, где можно напиться воды, и постараюсь вселить в вас
бодрость, чтобы вы могли продолжить свой путь. Вот все, что я смогу для вас
сделать”.
“Христианство совершило переворот, перенеся рок _внутрь_ человека. Оно
увидело источник наших бедствий в нашей собственной природе. Для древнего
грека мифы, как правило, были частью истории - и не более того. Он выпускал
наружу демонов своей души, воплощая их в мифах. Христианин впускает мифы
внутрь своей души, воплощая их в демонах. Первородный грех страгивает
каждого из нас. Распятие Христа затрагивает каждого из нас…” (Андре
Мальро)*. Христианская религия человечна, а не бесчеловечна. Драма
разыгрывается не во внешнем мире, рок грозит не извне, как думали Гомер и
Эсхил; внешний мир нейтрален, драма и рок живут внутри человека. Догмат о
первородном грехе обличает присутствие в душе всякого человека животного
начала. Ребенок рождается диким, жадным; не будь он столь слаб, он был бы
жесток. Наше первое побуждение - убивать. Но столь же верна и идея
искупления. Человек не просто зверь. В человеке воплотился бог, “Человек и
бог сливаются в свободном человеке” (Ален*). В этом источник наших мук, но
этом же причина наших побед.
Я признаю существование в человеке высшего начала. “Никакое животное не
могло бы сделать того, что сделал я”, - говорил Гийоме, и в самом деле
человек способен на бескорыстные геройские поступки, отнюдь не
продиктованные животными инстинктами и даже противоречащие им. “Ничто не
заставляет нас быть благородными, любезными, милосердными и отважными”.
Конечно, циник ответит на это, что давление общественного мнения, тщеславие
или стыд оказывают одинаковое действие на человека и волка, поскольку и тот
и другой - стадные животные. Но эта точка зрения уязвима - она не может
объяснить поведение мудрецов, героев, праведников. Есть целый ряд случаев, когда стадное чувство и тщеславие могли бы ужиться с лицемерием и заботой о
спасении собственной шкуры, а человек тем не менее избирает другой путь и
поступает “правильно”. Почему он так поступает? Я полагаю, потому, что он
повинуется
“Человек бесконечно выше человека”. Причем несомненно, что это начало
которое можно назвать сверхчеловеческим, поскольку оно подвигает человека на
деяния, идущие вразрез с его личной выгодой и интересами его клана, присутствует в сознании каждого человека и предъявляет ему свои требования, если только он не обманывает ни себя, ни других. Я готов называть богом эту
общечеловеческую совесть, но мой бог не трансцендентен, а имманентен.
“Итак, вы отрицаете существование трансцендентного бога и провидения, определяющего ход земных событий?” Я ничего не отрицаю, однако, повторяю, я
никогда не видел в окружающем мире следов воздействия трансцендентной воли.
“Но неужели вам не страшно жить в равнодушном мире, который покинули боги
Должен признаться, ничуть не страшно; скажу больше, на мой вкус гораздо
спокойнее оставаться в одиночестве, чем быть вечно окруженным богами, как в
гомеровские времена. На мой взгляд, моряку, застигнутому штормом, утешительнее считать бурю игрой слепых сил, с которыми он должен бороться, призвав на помощь все свои знания и мужество, чем думать, что он какой-то
неосторожностью навлек на себя гнев Нептуна, и тщетно искать средства
умилостивить бога морей.
Возможно, в сравнении с греком гомеровских времен мы одиноки - ведь нас
не сопровождают бессмертные спутники, подсказывающие нам, как поступить, и
держащие нашу судьбу в своих руках, но ведь и древнегреческого морехода
удача ждала по сути дела, лишь в том случае, когда он действовал. Он греб, рулил, лавировал. Это доступно и нам. Только у нас это получается лучше, поскольку мы знаем гораздо больше. Мы научились, подчиняясь природе, управлять ею. В борьбе с окружавшим его огромным миром Улисс мог
рассчитывать только на свои руки да на попутный ветер. Мы покорили и
поставили себе на службу силы, о существовании которых он даже не
подозревал: пар, электричество, химические и ядерные реакции. Почти все, что
герои “Илиады” и “Тысячи одной ночи” просили у богов и джиннов, мы научились
делать сами. Наш мир не хаотичен, он подчиняется жестким законам, а не
капризам фортуны, поэтому мы приобрели над ним такую власть, какая и не
снилась нашим предкам.
Наука может даровать человеку многое из того, в чем отказала ему
природа: она лечит болезни, регулирует рождаемость, увеличивает
сельскохозяйственную и промышленную продукцию настолько, что кажется, будто
люди на всем земном шаре вот-вот заживут без забот и в полном довольстве.