Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея
Шрифт:
Одно время у нас с Интернатцами возникла мода низвергать друг на друга каменный град - и сколько раз я с восторгом устремлялся под этот метеоритный дождь! Это были мои звездные миги, приближающие меня к небесам. Помню небольшой астероид, который, неторопливо вращаясь, двигался мне навстречу, а я как зачарованный продолжал двигаться навстречу ему. Даже звон удара не очень меня потряс - вроде как кто-то стукнул в отдаленную дверь большого зала, где я спокойно занимался своими делами: это гость лишь запоздалый у порога моего...
В конце концов, важнее не чей кулак, а чье Мы окажется крепче. В Эдеме снова объявился Степка Кирза, один из виднейших хранителей былой Детдомской славы. Средь августовского пекла в
– Но это уже не человек. Кровью будет дристать..." - Степка пренебрежительно махал рукой, ради такого случая даже извлекши ее из карманных недр, простирающихся едва не до земли.
В эти же дни Марс ниспослал нам очередную удачу: мы захватили Интернатцев врасплох, когда они выходили опять-таки из Бани (где нам еще было с ними свидеться!). Теперь они и в Баню брали с собой больше булыжников, чем мочалок, но мы сумели грянуть таким единодушным залпом, что они в беспамятстве кинулись обратно, открыв нам беззащитный тыл. Мы в едином порыве...
Но тут я с изумлением увидел среди кишения давивших друг друга трусов Степку, потрясенного этим падением своего великого Народа, - Степку, остервенело рвущегося из забитого слипшимися телами дверного проема. Раскрутив над головой солдатскую пряжку, Степка ринулся на нас в одиночку. И мы - мы, а не Мы - бросились кто куда перед мощной властью Правоты. Степкина пряжка сама по себе весила не так уж много - у нас у половины были такие же, с выдавленной звездой, еще и утяжеленные свинцовой подливкой (битье - вообще наиболее употребительное использование пятиконечных звезд), да и в любом случае самый неукротимый Степка не опасней десятка Интернатцев с булдыганами, - но... драпануть перед Детдомцем - не позор, - не то что перед Интернатцем. Каждый из нас, сколько бы нашенской плотвы его ни окружало, все равно чувствовал свою отдельность перед сплоченностью, чувствовал всю свою беззубость и беспанцирность перед Единством Детдома.
Драпая врассыпную, я рискнул оглянуться и увидел, как Кирзуха в мотавшемся самостоятельно, словно вытряхиваемая простыня, плаще, рубил в капусту отставших, не замечая нашего Казака, который не убегал, а с посторонним видом, руки в брюки, уходил прочь, недобро кося на неистовствующего Степку. И Степка его так и не заметил! И в моей голове начинающего еврея прошелестел и надолго притих кощунственный вопрос: может быть, это еще одна черта истинного героя - с полувзгляда распознать, с кем из покоренного племени лучше заключить негласное перемирие?
А сейчас над моей еврейской головой, как змея над чашей, изогнулся вопрос еще более кощунственный: а нужны ли герои вообще? Кроме как защищать нас от таких, как они?
Надеюсь, что стимулирующий душ очередного Единства, оттарабанивший по моей макушке примерно год назад, окажется последним.
"Военный переворот", - выдохнуло мне в лицо что-то огромное, закрывшее все горизонты, - это супруга придвинулась слишком близко, - и бессмысленный ужас полусна мигом сменился дневной ясностью: "Все погибло". Достойно встретить гибель - я уже много лет не считаю свою жизнь подготовкой к этой главной цели, но прежний тренинг сказался: семейство впоследствии признало, что я держался
"Гэ Ка Че Пэ", - с удовольствием выговорил по телевизору сладчайший женский голос, какие водились только при незабвенном Леониде Ильиче (нынче с такой приятностью умеют сообщать разве что обо всяких крушениях: "Имеются. Человеческие. Жертвы") - и экран погас, не выдержав политического накала.
Дальше голос умильно наводил ужас из серой мглы, словно Господь из облака на горе Синайской. Впрочем, тому, кто вещает от имени народа, более всего и пристала серая безликость. Уши вспрыгивали торчком от одного только обращения "Соотечественники!". "Слушай, брат" - так обращается блатной, "Слушай, товарищ" - фашист. Ласковыми с солдатами бывают только педерасты. Раньше, мол, советского человека очень уважали за границей да кто, кроме вас, там бывал!
"Честь и гордость советского человека должны быть восстановлены в полном..." - а у меня они и не падали. "Честь и гордость"... Самые безупречные манеры бывают у шулеров.
"Над нашей великой Родиной..." Как всегда у них - все нависло, рассуждать некогда - остается сплачиваться. Вокруг них. Если постараться и поверить попутным книксенам перед каждой еврейской святыней - "права личности", "частное предпринимательство" - тирания обещала быть просвещенной, но удар по сексу (удар ниже пояса) заставил съежиться: только самые основательные (фундаменталистские) режимы находят специальную ненависть для секса, как для всякого дела, которым можно заниматься в одиночку, вдвоем, втроем - вне Единства, а стало быть, и контроля: легче управиться с ядром, чем с облачком дыма.
Августовский блок, принявший облик невидимой медовой дамы, наконец умолк - гора же Синай все дымилась, оттого что Господь сошел с нее в своем огне. Потягивало горелым трансформатором. От телефонного звонка все подпрыгнули - "Как, уже?..". Звонил приятель, тридцать лет назад за чрезмерную воинственность изгнанный из военного училища: "Я говорю как солдат: надо сдаваться". Что же теперь будет - все смотрели на меня. Будет... Их жестокость будет зависеть от силы сопротивления: чем больше убийств им придется совершить для захвата власти - тем свирепей они должны будут потом их оправдывать.
– А что с Горбачевым?.. Его, наверное, уже и...
– Разрыдалась она, - мелодраматически заключила за маму наша дочурка Катенька, но и она просвечивала непропеченностью под роскошным золотом петербургского загара - пироги с таким экстерьером супруга немедленно с железнодорожным лязгом возвращает обратно в преисподнюю газовой камеры... я хочу сказать - духовки.
– "Горбачев"... Ельцин где - вот в чем суть!
– тоже цикнул на маму Костя.
А дети, спохватилась моя кустодиевская обожательница нестеровской Руси: не успели выпихнуть... доживать в этой тюрьме... неужели Запад допустит...
Я по себе знаю, насколько меня волнуют проблемы Востока: у меня только достает ума (лицемерия) не произносить вслух, а в остальном мембрана у меня в душе откликается так же, как у всех: если кого-то убили в Прибалтике - барабанный удар негодования, в Закавказье или еще ниже и правее - провисающее смирение: ну что ж, им самим Богом так назначено, они всегда друг друга резали.
Простые люди у нас в институте никогда не попрекают меня резней у "черных", а вот прибалтов мне никак не хотят простить: когда, мол, наши были сверху, ихним же все равные права давали, а теперь, когда ихняя взяла, они наших оставляют и без прав, и без имущества - значит, выходит, надо было их держать и не пущать?! И лазейка у меня одна - отщепенческая: а я-то при чем? Но я понимаю, почему они с меня, еврея, спрашивают за прибалтов: я тоже умник, с чистотой, с "культурой", с благородной миной...