Во имя истины и добродетели(Сократ. Повесть-легенда)
Шрифт:
Сносить же лишения в его немолодые годы помогала Сократу давняя еще привычка: не думая о постороннем, уходить в размышления. Однажды — дело было уже летом — вышел он на улицу и, погрузившись в мысли, простоял на месте целый день. И воины смотрели на него, дивясь, качали головами и выразительно крутили пальцем возле лба. Отужинав и забрав свои подстилки, вышли они из палатки и, готовясь ко сну на свежем воздухе, косились на Сократа: мол, долго ли так простоит этот чудак. Сократ же, не видя ничего вокруг, простоял всю ночь и только на рассвете, помолившись солнцу, ушел…
А мучила, терзала ум Сократа загадка бытия, вечная для всех живущих: зачем разумные существа убивают себе же подобных? И, зная, что корень злейшего из зол — в соперничестве богачей, подлинных владельцев государств, за овладение все большими богатствами и большей властью, вопрошал: «О боги!
И отвечал себе Сократ: «Затем же, зачем творец добра продолжает творить его до смерти; затем же, зачем творящий прекрасное в художестве, не останавливаясь, продолжает творить его; затем же, зачем служитель истины идет за нее на муки и смерть… Затем, Сократ, что все, о чем ты думаешь, есть страсти человеческие!»… «Так что же они такое, эти страсти, о боги?! Отчего им дана такая власть над поступками? Не потому ли, что происхождением своим страсти древнее разума?»… И не нашел Сократ ответа в разуме своем и продолжал терзать его все новыми вопросами…
Но, погружаясь в мысли, не забывал Сократ о долге перед родиной, и с первым звуком военной трубы, звавшей в поход или на битву, мудрец превращался в воителя. Встретив же под Потидеей беспутного ученика своего, Алкивиада, был рад ему Сократ, как сыну, ибо юный племянник Перикла, облаченный в хорошо подогнанные по его изящной фигуре доспехи, блистал военной доблестью так же, как в Афинах на поприще муз и состязаниях в ловкости.
И даже в пылу сражений, находясь с ним плечом к плечу и видя, с какой отчаянной отвагой владеет ученик его копьем, мечом и дротиками, как бесстрашно рвется в гущу схватки, не упускал возможности Сократ полюбоваться юношей, уподобляя все его движения грации молодого, сильного зверя. А в главной Потидейской битве, в то время как левое крыло афинян одерживало стремительную победу, а правое, где сражались Сократ с Алкивиадом, потеряв убитым Каллия, под страшным натиском гоплитов Аристея обратилось в бегство, и, когда случилось, что, раненный дротиком в голову, Алкивиад свалился наземь, Сократ с мечом в руке пробился к нему сквозь толпу коринфских наемников и вынес с поля битвы его самого и его оружие.
Придя же в себя уже после боя, Алкивиад просил военачальников наградить своего спасителя, но Сократ воспротивился этому, ратуя за то, чтобы был награжден за воинскую доблесть Алкивиад; и лишь снисходя к высоте положения племянника Перикла, награду получил Алкивиад…
Когда же потидейцы, продержавшись за стенами города два года и дойдя от изнурения до людоедства, сдались на милость победителя (и были выпущены на свободу), афинские войска, оставив в Потидее гарнизон, выступили против вражеского города Спартолы, что в Македонии, но, разбитые могучей конницей халкидян [74] , бежали назад в Потидею. Тогда-то с уцелевшим отрядом гоплитов, отправленным в Афины, вернулись Сократ с Алкивиадом домой.
74
Жители Халкиды, города Этолии — области Греции.
…И сжалось сердце Сократа при виде родины, затянутой вонючими дымами погребальных костров, ибо вот уже третий год свирепствовала в Афинах чума, как говорили, занесенная сюда из Эфиопии спартанцами, тайно отравившими водоемы Пирея.
И хотя застал Сократ Ксантиппу и Лампрокла живыми и здоровыми, радость от встречи родных была омрачена зрелищем смерти, гулявшей по городу: мор никого не щадил, ни крестьян, бежавших в Афины из сожженных врагом деревень, ни богатых олигархов, ни ремесленный люд, ни рабов, ни детей, ни женщин; на улицах, в домах, у подножий храмов и общественных зданий, везде, распространяя гнойное
И поскольку не хватало человеческих рук, дабы очистить город от гниющей скверны, взял Сократ длинный крюк и, прокоптив себя дымом, целыми днями стаскивал трупы в костры и погребальные ямы. И мучила совесть его за людские страдания и безразличие умов, ибо при первых признаках болезни теряли афиняне волю к жизни и лишь молились богам в переполненных храмах. Те же, кого пока еще щадила чума, смотрели со степ осажденных Афин на пожарища всемирно известных оливковых рощ в Ахарнах [75] и, проклиная войну, гнев свой изливали на Перикла, виня во всем его и Аспасию, в угоду которой он якобы начал войну. И терял свою власть над народом Перикл, невольно уступая первенство грубому и ограниченному демагогу [76] Клеону…
75
Ахарна — дем. округ в Аттике.
76
Демагог — буквально и по первоначальному смыслу — вождь народа; постепенно термин получил отрицательный смысл.
И чума не пощадила дом Перикла, унеся в могилу двух его сыновей от первой жены. И, предчувствуя близкую смерть свою, озаботился Перикл судьбой единственного своего наследника, сына от Аспасии, названного также Периклом; и, дабы исхлопотать ему, родившемуся от милетанки, законное гражданство и тем самым — право на наследство, выступил отец Перикл с такою речью, что даже безразличное от горестей народное собрание привел в изумление, ибо требовал невозможного: отмены древнего закона, дававшего право быть гражданином Афин лишь тому, у кого оба родителя коренные афиняне.
И, придя на агору послушать Перикла, стал Сократ свидетелем необычайной суматохи, поднявшейся в Собрании: «Он выжил из ума!» — кричали одни, «Его сломили несчастья!» — кричали другие, третьи разразились хохотом, а четвертые орали «Долой!». И хотя закон оставили в силе, большинство из уважения к прошлым заслугам Перикла-отца даровало его сыну право гражданства…
Чума же, теряя силы, уже на отлете, зацепила черным крылом своим последние несколько жертв и в их числе Перикла. И Аспасия, давно не признававшая ни заклинаний, ни поверий, ни власти магии, как тонущий, хватающийся за соломинку, кинулась спасать любимого человека талисманами и начертанными на пергаменте заговорами, которые подкладывала под подушку Периклу Но рок уже свершил свой приговор: в месяце Боедромионе Третьего года Восемьдесят Шестой Олимпиады [77] его не стало…
77
Сентябрь — октябрь 429 г. до н. э.
И, шествуя в похоронной процессии за плачущей Аспасией, облаченной в белые одежды [78] , смотрел Сократ на строгий лик того, кто был олицетворением мудрости государственной и чьи прекрасные и в вечном молчании уста были прикрыты, как дань Харону [79] , серебряной монетой, и, вспоминая жизнь его, с грустью радовался, что по вине стратега Перикла, слава богам, никто из афинян траурную тризну по родным не справлял.
…А вскорости, едва успели очистить город от последствий мора, из Саламина, чей мыс обращен на Афины, сигнальными огнями дали знать о нападении на остров спартанского флота, и в городе поднялась суматоха небывалая.
78
В Древней Элладе в знак траура одевались в белые одежды.
79
Харон — мифический перевозчик душ умерших в подземном царстве.