Во имя истины и добродетели(Сократ. Повесть-легенда)

Фомичев Николай Алексеевич

Как и прежде, шествовали за Сократом, слушая, запоминая и учась искусству Сократовой диалектики, его друзья, вернувшиеся здравыми с войны: Критон, Эсхин, Симон, Антисфен и трое новых — фиванец [114] Симмий, киренец [115] Аристипп и афинянин Херефонт, Алкивиад же редко появлялся среди них, предпочитая время проводить в увеселениях. Но однажды ни свет ни заря он явился в дом к Сократу.

Сократ же, как всегда, поднявшись с восходом солнца и выйдя в исподнем из-под летнего

навеса, где еще спали Ксантиппа и Лампрокл, оборотился на восток, алевший восходом, и, помолившись светилу, выглянувшему из-за крыш, вернулся назад. И, склонившись над Ксантиппой, от доброго расположения вскричал Сократ петухом. Ксантиппа же, испуганно вскочив, набросилась на мужа с бранью:

114

Житель беотийского города Фивы.

115

Житель ливийского города Кирены.

— Чтоб тебе провалиться с твоим дурачеством! — И бросила в Сократа башмаком.

Сократ же, рассмеявшись, сказал:

— Вот теперь и вправду наступило утро! Полей-ка мне воды, Ксантиппа. — И, отойдя к тутовнику, возле которого стояли ведра с водой, согнулся в ожидании.

Ксантиппа же, одергивая пеплос и закидывая за плечо свои длинные полуседые волосы, не унялась:

— Полей! Подай! Принеси! Нашел дармовую рабу! — И, схватив ведро с водой, со злостью выплеснула ее на голую спину мужа.

И сказал Сократ добродушно:

— Так я и знал, Ксантиппа: у тебя сперва гром, а после — дождь. — И, сгоняя воду с лица и груди, радостно крякнул: — Хорошо! Недаром Фалес [116] утверждал, что вода — основа жизни…

— Только и забот у тебя: умыться, пожрать да целыми днями шататься по базару от безделья! — И, нырнув под навес, Ксантиппа сдернула с Лампрокла покрывало. — Подымайся, соня несчастный! Разве ты забыл, что в Гуди пора заняться виноградником!

116

Фалес — родоначальник античной философии и науки (ок. 625–547 до н. э.).

Сократ же, растирая полотенцем свое плотное, иссеченное шрамами тело, спросил лукаво:

— Знаешь ли ты, что такое безделье, женщина?

И Ксантиппа, оправлявшая постели, сказала, косясь на заспанного пасынка, бредущего к ведрам с водой:

— Поживей не можешь?! — После чего ответила мужу: — Безделье — это все равно что дармоедство, непутевая твоя голова!

И сказал Сократ улыбаясь:

— Нет, Ксантиппа. Бездельное время — это сестра свободы. А знаешь ли, что такое свобода?

Ксантиппа же, ополаскивая лицо водой, сказала:

— Ты сам сказал — сестра бездолья!

— Нет, Ксантиппа, свобода — это мать философии.

И, ставя на стол тяжелые кружки, амфору с козьим молоком и блюдо с кукурузными лепешками, ответила Ксантиппа:

— Да уж языком трепать ты умеешь!

— Было бы плохо, если бы я не умел этого делать, — сказал Сократ, садясь за стол возле сына. — Ведь теперь язык — мое единственное оружие.

— Да много ли ты заработал своим оружием! —

возмутилась жена, наполнив кружки молоком. — Ты ни единой драхмы в дом не принес! А мое оружие пот! — Ксантиппа показала жилистые руки. — Вот этими руками я целыми днями пластаю в саду и в огороде, за вами с Лампроклом хожу, как за малыми детьми. Да вы бы с голоду сдохли, если бы не это вот оружие! Ты же, хоть в войну, хоть теперь, воды ведра не принесешь. Плетень вон завалился — не поправишь! Чтоб ты лопнул со своей философией! — И, завернув с собой лепешки в холстину, кинулась Ксантиппа в сарай, чтобы взять бечевку для подвязывания лозы.

Тут-то и появился в распахнутой калитке Алкивиад в своем лазурном хитоне с египетским орнаментом и весело сказал, помахивая эбеновым посохом:

— Мир дому твоему, Сократ!

И в ответ на приглашающий жест учителя сесть остался стоять и прохаживаться взад-вперед, говоря:

— Опять твоя Ксантиппа бранится?

— Женщина, Алкивиад, гневается, дабы вызвать ответный гнев, это вроде взаимности в любви, — ответил Сократ.

Ксантиппа же, выходя с мотком бечевки и не замечая Алкивиада, которого считала за распутника, турнула пасынка из-за стола, говоря:

— А ну, сейчас же новый хитон надень! Через город пойдем. Пусть видят в тебе парня достойного, а не рвань-голытьбу, как твой непутевый отец!

Алкивиад же, поглядывая на Ксантиппу, беззвучно смеялся.

И, собрав в корзину все необходимое, спросила Ксантиппа, метнув на мужа взгляд своих черных, сверкающих глаз:

— Ты придешь на подвязку лозы?

— Если не представится дела важнее, — мирно ответил Сократ.

И, выходя с корзиной в руке за Лампроклом, бросила Ксантиппа за калиткой:

— Ладно! Ужо попросишь у меня пожрать, шалопут ты этакий!

И когда Ксантиппа с пасынком ушли, Алкивиад спросил:

— Как ты можешь, Сократ, унижать себя такой сварливой женщиной?

И Сократ сказал, допив молоко:

— Сварливая жена для меня все равно что для тебя норовистые кони: ведь, одолев такого коня, ты легко справляешься с остальными. Так же и я на вздорном нраве Ксантиппы учусь обхождению с норовистыми людьми.

Алкивиад же, вспомнив, зачем он пришел, сказал, похаживая и тщеславно улыбаясь:

— Как бы ты посмотрел, Сократ, если бы я, занявшись государственными делами, предложил избрать себя на какую-либо высшую должность? Ведь из наших архонтов, стратегов песок сыплется, потому-то и не способны они, избавив страну от лишений, вернуть Афинам славу первого города Эллады…

И Сократ сказал:

— Но разве возраст определяет пригодность человека к высшим должностям, а не уменье разумно управлять делами?

— Об этом-то я и хотел спросить тебя, Сократ: что значит уметь разумно управлять делами государства и гожусь ли я для этого?

Сократ же, подумав, сказал:

— Пожалуй, лучше ответить на это словами мифа, который я слышал от софиста Продика, когда в молодости брал у него урок красноречия.

— С радостью тебя послушаю, Сократ, — кивнул Алкивиад.

— Только сядь сперва, ради богов, — попросил его Сократ. — Я не умею говорить, когда передо мной стоят навытяжку, как подданные перед царем…

И когда Алкивиад присел на лавку, опершись на край стола своим могучим, как у Геракла, локтем, Сократ продолжал: