Во имя Мати, Дочи и Святой души
Шрифт:
– Я, Каля Дэви, добрая подружка. Поклонись Боже, приходи к нам в Сестричество.
– Ну ты даешь – все на тебя сбегаются. Зайду. У вас там – ничего! А правда, что вы спасетесь после Конца Света?
– Само собой. Ты что, не видишь, что старый век рушится? Тысячелетний. Даже двух.
– Кто ж не видит?!
– Ну вот. Как говорила наша Вероника: «Опыт однозначно показал». И так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! Правда?
Клава сказала – и поймала себя за язык: не она это
«Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет!»
Кто же этого не хочет – здесь и везде?!
А что – лишнее, каждая и каждый знает сам. Каждой и каждому многое мешает. Многие. Такие лишние, что даже совсем. И так хорошо, когда их нет. Нет Наташки – и есть красивая квартира. Нет… Клава даже додумывать не хотела, как было бы хорошо, если бы многого около нее не было, и многих. Додумывать совершенно не нужно, потому что Госпожа Божа всё-всё устроит. Ведь Госпожа Божа не жалеет чудес для своей Кали Дэви. Да просто зовет ее Клавой по-домашнему, поэтому и Клава сама про себя думает этим именем, когда одна Госпожа Божа видит ее мысли.
– Дэви, Дэви! – подбежали несколько веселых оглашенных.
– Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! – сказала им она, уверенная, что оглашенные передадут дальше.
Надо было укрыться от толпы, однако. А то набежит кодла оглашенных – и разорвет не только серебряную обертку, но, пожалуй, и начинку…. Даже Витёк не оборонит. А Иакова не видно.
У самой калитки из толпы на нее выдвинулся папусик трясущийся и слизкий.
– Дочка. Дочурочка. Неужели?
Клава отстранилась невольно.
– Отойдите, мужчина. Я вас не знаю совсем.
Давно Клава никому не говорила «вы», а тут выговорилось само.
Папусик после ограниченного принятия и сам в себе не был уверен, не то что бы в потерянной дочери.
– Ну-ну, – надвинулся Витёк.
Но папусик безропотно отошел посрамленный.
– Похожа. Только блестит слишком.
А ведь тоже гулял когда-то по извилистым местам – не как Пупочка, но… Не как Пупочка, и ему не грозит танец на шее – но пусть забудет и не суется!
Витёк условно постучал, и калитка на миг приоткрылась для них.
Обитателей в корабле поубавилось. Из малолеток вернулась только Соня. И налетела с поцелуями.
Клава тоже обрадовалась, великодушно не помня многого:
– Как тебя отпустили?!
– А тебя?!
– Госпожа Божа помогла, – исчерпывающе объяснила Клава.
– Всем помогла. Но каким способом?
– Обыкновенным чудом: отвела всем глаза и Витёк меня мимо трех постов провел.
– А я сразу адрес сестры секретной, за тетю свою выдала. Меня и отдали – той тете. Пересидела сутки – и сюда!
Свами вышла навстречу.
– Добрая Дэви, мы не
И прижала к груди, трижды скрестив с Клавой уста.
– Сейчас начнем радость вечернюю со всеми попутчиками. Только просветит меня брат Витя об одном малом промысле.
Но повела под руку и Клаву, показывая, что просвещение предстоит общее.
– Ладью я сегодня посетила – вы знаете, и нашла там смрад и мерзость. Ты ведь ездил туда, братик Витя, с доброй Дэви в содружестве?
– Да, пришла туда одна погибшая душа, предназначенная аду. Добрую Дэви с подвальной девкой перепутала. Ну, и пришлось и тело вслед душе отправить.
По-мужски взял на себя.
– Дело благое, раз так вышло и Госпожа Божа помогла. Но надо и ладью новую очистить.
– Да вот видишь: то в Рощино, то куда.
– Ну, так займись завтра, братик Витя. Ладья должна Сестричеству послужить. Или лучше ночью сегодняшней. Ночь вознесения – благодатна должна быть. Завтра ладьи все нам во благовремении понадобятся.
Но на грех недонесения попенять не решилась – ни Витьку, ни доброй Дэви.
А Витёк не продублировал команду: «Радуюсь и повинуюсь!»
– Очистить! – удивлялся он за порогом. – Целиком ее не вынесешь, а тушу разделывать – я не мясник. Легче порешить десяток, чем одну тушу разделывать. Очень нужно из-за одной провонявшей туши сгореть!
Призванные колокольчиком, наличные обитатели корабля поспешили на радость вечернюю, но не в молельню, а во двор.
Толик откуда-то выскочил.
– А тебя не замели разве? – обрадовалась Клава.
– А я под соломой перележал, добрая Дэви, – засмеялся боровок и язык показал – отсутствующим ментам, понимать надо.
Кухонная Надя снова утопила Клаву в объятиях.
– Милостива Божа! Вот и соединились! Теперь уж не разлучимся!
Сестра Эмилия ручки перецеловала:
– Вернулась, добрая Дэви! В пещь бросилась грехами пылающую и вышла неопалимая. Дочку мою заблудшую не встретила в Вавилоне?
Витёк, значит, не рассказал. Ну, перед дурой Эмилией греха недонесения нет.
– Вавилон большой, сестра, заблудших – толпы.
В сумерках уже загорались окна многоэтажек. А верные вынесли из молельни лампады – и затеплился сад живыми огоньками.
Свами поднялась на сколоченный заново помост за воротами – видимая снаружи. Огляделась. Иссиний взгляд ее наконец сровнялся в силе со взглядом Госпожи Божи, смотревшей в молельне с рисованного неба. Или даже превзошел. Гриша подал микрофон – техническое оснащение соответствовало моменту.
– Люблю вас сестры и братья, люблю вас всех, пришедших поклониться Госпоже Боже по зову сердца и истины!