Во имя Мати, Дочи и Святой души
Шрифт:
Катя теперь торжественно несла мешок с передачей, а Витёк ее поучал громко:
– Всё сразу не ешь! Костюм принесу, не будешь в этом мешке ходить!
И Альбина навстречу – неспроста.
– Уходите уже?
– Не уходил бы! И ночевать бы дежурить остался, да дел – во! – рукой по горлу.
– Ночью – другая смена, – уточнила Альбина.
– Тогда – отбой. А во сколько пересменка?
– В девять.
– Дел – страшно. Но если вырвусь, заскочу с костюмом для сестренки. Жалко смотреть на нее в этом мешке. Вот, даже порвано на спине! – и он решительно развернул Катю, показывая
– Пущу. Приятно, когда такие братья – любящие.
– Я не только как брат – я вообще. Семья у нас такая.
Альбина сама и открыла им дверь своим треугольным ключом. В больнице этой ключи в дверях – как у проводников в вагоне.
Клава сразу шагнула за дверь, а Витёк еще повернулся к Катьке:
– Ну, Клавка, будь умница, слушай Альбиночку, – расцеловал так же показательно. – Постараюсь заскочить вечером… Чао, Альбиночка.
И пошли вниз – даже не побежали.
Но только в тачанке Клава почувствовала себя на свободе! Пускай теперь гонятся на своих «скорых» – никакая самая «скорая» Витька не догонит!
– И ведь хорошо, что Додик тебя тогда фамилию спросил! А то как бы я узнавал по справочной? «Дэви» они ведь в журналы свои не запишут.
– Это всё Госпожа Божа ему внушила. И тебе. И дуре этой Альбине глаза отвела.
– Считай, что Божа – отвела, – охотно признал Витёк.
– А Катьку эту белесую ты тоже вечером увезешь?
– Кому она нужна? Хотят – пусть лечат ее хоть до Нового года. Катек таких – знаешь. Ты – нужна!
И добавил оправдательно:
– Она тоже будет рада – койку здесь поиметь. Лучше, чем в подвале. Даже гораздо лучше. Смеху будет, когда врачи тут гадать станут: та или не та?! Вроде похожа, вроде – не очень! Пальчики-то здесь с тебя не снимали?
– Как это? Перчатки? У меня не было.
– Не перчатки, а отпечатки! Надо было снимать!. . Ну что, поедем на Петроградскую? Спасибо твоему крестнику – освободил вовремя.
Клава сразу догадалась, что Витёк – про Натальевича.
– А туда нельзя? В Наташкину?
– Не, та еще не освободилась. Некогда было заняться: то за Ксаной этой мчись, то за тобой. Витёк везде – Витёк в езде. Да я и люблю. А транспортные проблемы там – не знаю пока.
Клава не беспокоилась – Госпожа Божа всё устроит, всё придумает. Столько чудес Она-Они щедро высыпали на Клаву, что чудом больше или меньше – все равно что Витьку по Садовой объехать, если на Литейном ремонт.
И будет Витёк терпеть и ждать, даже когда разберется вслед за веселой докторшей, что Клава теперь недотрога надолго, и сжимается от одного касания, как тот цветок в кино. Потому что сам он правильно всё сказал и понял: Катек всяких – как оглашенных в зале, а Каля Дэви над ними – одна.
Госпожа Божа сделает, отрастут у нее длинные-длинные золотые волосы, и Каля Дэви при последней трели барабанов будет встряхивать ими – и набрасывать их как покров на весь зал, на всех фанов и оглашенных – покорных и счастливых. Упадет золотым дождем и сыграет на золотых струнах. А потом медленно-медленно будет вытягивать волосы обратно, наматывая на себя золотым поясом.
41
Витёк с утра был предельно
– Большой день сегодня. Ваша Свами Преображение устраивает. Или Вознесение. Кое-что доделать еще, а потом за тобой приеду. Только новой какой-нибудь Пупочки не впускай, ладно? Мне и этих проблем достаточно.
Никого не осталось из таких. Если только жива Наташка. Но Наташка этого адреса не знает.
Столько чудес сотворила Госпожа Божа, что надо было ее поблагодарить. Клава лежала с закрытыми глазами и загибала пальцы, повторяя «Гос-Бож-мил-мя»… На за двести с чем-то повторении чудесный Голос не мужской-не женский ответил: «Госпожа Божа всё знает о тебе, всё думает о тебе, всё предвидит о тебе!»
– Спасибо, – громко ответила Клава. – Она тебя, наверное, послала, добрая Госпожа Божа?
«Говорю я по воле Её-Их».
– Спасибо, Чудный Голос. А не может ли сама Госпожа Божа сказать мне что-то? Хоть два-три слова? Или совсем одно-одинешенько?!
И даже она испугалась. Конечно, Госпожа Божа очень ее любит, помогает и прощает, не жалея на нее чудес, но все-таки, не слишком ли дерзко она попросила?! Мамусенька давно-давно рассказывала много сказок о том, что люди просили всё больше и больше, и всё получали у волшебниц, а потом уж замахивались на самое святое – и оставались у разбитого корыта. Но сама Госпожа Божа – не какая-нибудь завистливая и обидчивая волшебница, Она-Они гораздо выше!
Выше.
Вокруг всё зашелестело и раздался шепот. Шепот, который громче тысячи криков, но не оглушает, а втекает в уши, в голову – во всё тело.
Шепот, который не мог принадлежать никому, кроме самой Госпожи Божи, когда Мати, Доча и Святая Душа шепчут вместе хором: «ПРО-ОЩЕ». И снова: «ПРО-ОЩЕ». И дальше, выше, возносясь: «ПРО-ОЩЕ»… Не шепот, а вибрация, проникающая всюду, существующая всегда, но расслышать которую удается только по великой милости Её-Их.
Клава лежала, пронзенная и потрясенная. Лишенная сил, и готовая идти повсюду, радостно повинуясь воле Её-Их. А собственных желаний и не оставалось у нее, она была счастлива Её-Их желаниями и исполнениями вместе…
Или время промелькнуло, или Витёк быстро вернулся. Отмобилизованный еще предельней. Как леопард перед прыжком.
– Поехали, сестричка. Возносимся и преображаемся по высшему разряду.
Перед кораблем на пустыре роилась еще не спресованная толпа, приминая и ближние кусты. Теснота соседних зданий создавала иллюзию бессчетности, стотысячности.
– Ну чего, тысяч пять есть, – оценил Витёк. – А сойдет и за десять.
Они вышли из тачанки у ближней девятиэтажки и пробирались сквозь рой попутчиков, оглашенных, фанов.
Многие прикасались к Клаве – пальцами, ладонями, как прикасаются к святыне, чтобы унести частичку излившейся по касательной благодати.
Возвышалась над головами телекамера. Даже две.
Но кто-то дернул за рукав иначе, по-свойски.
Светка Озеранова со старшими мальчишками – опять с другими.
– Клавочка, мы тебя увидали – сразу отпали. По телеку. Я даже не поверила, стала звонить, а девчонки говорят: «Точно! Клавка!» Ну и на Невском ты тогда, помнишь? Ты даешь! А еще выступать с «Формулой» будешь?