Во имя отца и сына
Шрифт:
Она подалась ему навстречу, глаза ее повлажнели.
Потом они долго сидели за столом, пили чай с пряниками и беседовали. Нина Платоновна спросила о муже. Емельян рассказал о героической гибели политрука Махмуда Мухтасипова и сообщил о его последней просьбе. При упоминании о сыне Нина Платоновна вздохнула:
– Муса - мое горе, мой крест. Учиться не хочет, работать тоже. Ходит в натурщиках у какого-то художника. Зарабатывает и пропивает. В армию не взяли: дружок у него - сын генерала - помог. Со мной грубит. Я с ним уже ничего не могу поделать. Кабы отец… Как-то говорю ему: "Ведь
– Подлец!
– обронил Глебов.
– Знаю. Сама все понимаю. Но что поделаешь. Судьба. При отце, может, был бы другим. Я для него все делала. Замуж из-за него не вышла. А женихи были. Многие делали предложение. И знаете, даже самой смешно: влюблялись в меня шоферы. Правда. Будто наваждение какое. Меня мужчины почему-то прозвали "девушкой сороковых годов". Как-то стою со знакомым у пивного ларька. Подъезжает безногий инвалид на коляске и говорит: "Девушка сороковых годов! Позвольте за вас выпить кружку пива". Выпил, сказал "спасибо" и заплакал.
Слушая несвязную речь Нины Платоновны, Емельян осматривал длинную, с одним окном, мрачноватую комнату, обставленную весьма скромно. И вдруг на комоде бросились ему в глаза безделушки явно иностранного происхождения. Емельян догадывался, откуда это.
А она все говорила, перескакивая с одного на другое:
– В жизни я много повидала хорошего и плохого. Но самое страшное было в сорок третьем году, когда я оставила Мусу у мамы и добровольно пошла на фронт. В медсанбате работала. Так вот. К нам привозили раненых. Это были почти мальчишки, еще не знавшие жизни, беспомощные юноши, изувеченные войной. Они умирали у нас на руках. Страшно было смотреть на них. Когда я думаю о своем сыне, я вижу перед собой глаза тех мальчишек. Только мать может понять и простить своего ребенка.
Перед Емельяном сидела и та, и совсем другая Нина Платоновна. Двадцать лет назад в ней была душевная доброта, женское обаяние. Теперь эти черты сохранились, но приобрели какие-то странные оттенки. Удивляло его то, что житейские невзгоды не ожесточили эту женщину. Напротив, она стала будто еще мягче, утратив способность противиться злу. Она даже не жаловалась, а просто говорила:
– Мне кажется, что я все еще только собираюсь жить.
И тогда он попытался возразить ей, но не напрямик, а в обход:
– Самое страшное для человека - бесполезно прожитая жизнь.
Она не поняла его и стала доказывать:
– Таких людей, по-моему, не бывает, каждый думает о своей пользе.
Из разговора было видно, что об аресте сына Мухтасипова еще ничего не знает. "Очень ее огорчит, или она воспримет спокойно сообщение о том, что Мусу будут судить?" - подумал Глебов. Он рассказал ей о происшествии на Москве-реке. Она, всплеснув руками, заахала и заохала, искренне сочувствуя пострадавшим. Глебов сознательно не назвал имена виновников аварии, ждал, что скажет она.
– Их-то, этих бандитов, задержали?
– спросила женщина.
– Да, задержали.
– Кто ж они такие?
– Два молодых парня. Один - сын генерала, моего фронтового товарища, второй… - Емельян пристально посмотрел на Нину Платоновну, сделал паузу: - Ваш сын.
– Муса?!
– воскликнула Нина Платоновна и вся изменилась в лице.
– Боже мой! Он третий день уже не является домой. Нет, Муса не мог такое сделать. Нет-нет…
– Его, кажется, уже раз судили?
– Да, но оправдали… - торопливо проговорила Нина Платоновна и встала.
– Я не была на суде, болела. Тогда он был несовершеннолетний.
– Очевидно, поэтому и не посадили.
– Что теперь будет?
– Она растерянно посмотрела на Глебова. По ее лицу побежали, как рябь по воде, мелкие-мелкие морщинки, а глаза смотрели с мольбой о помощи.
"Трое суток парень не был дома, и это не обеспокоило мать, должно быть, привыкла к подобному", - подумал Глебов и ничего не сказал этой беспомощной женщине. Уходя, он пообещал Нине Платоновне сделать все от него зависящее, чтобы вернуть ее сына на правильный путь. Оставив Нине Платоновне адрес и телефон, Емельян попросил заходить в гости.
Домой Глебов возвратился поздно вечером. Жена сообщила, что дважды звонил генерал Братишка. Оставил свой телефон и просил с ним связаться в любое время, даже ночью. Емельян набрал нужный номер. Условились, что встретятся завтра после работы.
– Я за тобой заеду на завод и, с твоего позволения, увезу тебя к себе на дачу. Потолкуем в спокойной обстановке.
В машине разговора о "деле" не было. Максим Иванович не хотел посвящать шофера. Емельян понял это. И поэтому они вспоминали июнь сорок первого. Генерал упрекнул самого себя: вот, мол, как нелепо получается - живем в одном городе, а встречаемся редко, раз в десять лет.
– Да и то вынужденно, - поддел Глебов.
– Не говори, брат, - отозвался генерал.
– А все занятость наша. Поверишь ли, книги читать некогда, хоть я и любитель. Вот уйдем на пенсию и тогда заживем нормальной человеческой жизнью.
– До пенсии еще далеко.
– И дотянем ли… Как у тебя со здоровьем?
– Пока не жалуюсь, - ответил Глебов и прибавил: - Нервы, правда, пошаливают. Но это не в счет, кого теперь этим удивишь? Ты Ивана Титова помнишь?
– Танкиста? Ну как же. Рубаха-парень был. Герой Советского Союза. Ни за что ни про что погиб человек.
Максим Иванович надеялся, что встреча со своим фронтовым другом и главным, так сказать, истцом поможет ему полюбовно уладить дело. Генерал плохо знал Глебова, о нынешней жизни и работе не расспрашивал из ложной деликатности. Он считал, вероятно, что Емельяну явно не повезло, коль тот "прозябает" на заводе.
– Да!..
– неожиданно воскликнул Максим Иванович, дружески положив руку Глебову на плечо.
– Ты слышал, какая история? У тебя на заставе служил рядовым Поповин. Помнишь такого?
– Глебов молча кивнул.
– О нем в газетах писали и по телевизору показывали.
– Глебов опять кивнул.
– Ты уже в курсе? Он у тебя был?