Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Кутузов Евгений Николаевич

Она не пошла ни к нему, ни на работу. Она пошла домой. Надо успеть, пока не вернулся из школы Андрей. К счастью, дома сейчас нет никого.

Странно, но именно теперь, когда созрело решение, которое Евгения Сергеевна вынашивала в себе последнее время, не сознавая, быть может, этого или сознавая смутно, — именно теперь исчез страх и мысли ее сделались ясными. Отгоняя жалость к сыну, Евгения Сергеевна заставляла себя думать, что так ему будет лучше жить. Он уже не маленький — пятнадцатый год, и многие в его возрасте работают. Пойдет работать и он, ничего страшного. Алексей Григорьевич и Валентина Ивановна

не оставят его в беде, не прогонят. Они добрые люди. А там и война кончится. Слава Богу, тетушка жива. Андрей будет жить у нее, получит образование…

Ей повезло — так она подумала, — Андрей еще не вернулся. Она написала две короткие (очень спешила) записки. Алексея Григорьевича и Валентину Ивановну просила не оставлять Андрея, разрешить ему жить у них, пока не появится возможность вернуться в Ленинград, а у сына просила прощения:

«У меня нет выхода, сынок. Так будет лучше для всех. Когда вырастешь и станешь совсем взрослым, поймешь, что я была права. А теперь прости меня…»

Повесилась Евгения Сергеевна в сарае.

XXXIX

ЗАДОЛГО до войны, когда в эти таежные края стали свозить спецпереселенцев, кладбище в Койве сделалось тесным и расширилось за пределы ограды. Никаких там дорожек и тем более аллей не было и в помине. Хоронили где кому вздумается, лишь бы место было получше. Евгению Сергеевну похоронили, не нарушая дедовских устоев — не хоронить самоубийц на кладбище, то есть в его пределах, — чуть в сторонке от последней, крайней могилы. Со временем кладбище расширится еще больше, и покойная будет лежать не в одиночестве, и никто не узнает, что она самоубийца, Правда, уговорить батюшку совершить отпевание Валентине Ивановне не удалось, н это ее сильно расстроило. Она-то не считала, что Евгения Сергеевна сама ушла из жизни, и, не ведая подробностей, не догадываясь даже ни о чем, думала, что ее убила болезнь. Однако и батюшку нужно было понять: местные старушки, ревностные блюстители стародавних обычаев и порядков, если не среди живых, где новые порядки устанавливали власти, то хотя бы уж среди мертвых, не простили бы батюшке святотатства.

Провожали Евгению Сергеевну в последнюю дорогу Валентина Ивановна с Алексеем Григорьевичем, Зоя Казимировна, майор Силаков и Надежда Петровна. Кажется, она более всех и страдала, искренне плакала, а может, и покаянно: никто ведь из провожавших не знал, кроме нее, истинной причины смерти Евгении Сергеевны…

А спустя два дня после похорон за Андреем пришли.

— Господи, помилуй, — всполошилась Валентина Ивановна, — да куда же вы ребенка-то забираете?

Алексей Григорьевич, как назло, был на дежурстве.

— Поедет в детский дом, — объяснил молодой человек в гражданском. С ним был еще старшина милиции, но тот помалкивал.

— Никуда я не поеду, — набычившись, заупрямился Андрей. — Когда кончится война, я поеду в Ленинград. У меня там бабушка.

— Вот из детского дома тебя и отправят к бабушке.

— Оставили бы вы ребенка, мы же не прогоняем его, — сказала Валентина Ивановна. — Он нам заместо сына теперь. Ты-то что молчишь, Иван Тимофеевич? — обратилась она к старшине.

— Я что, я ничего, — пожал плечами старшина и отвел глаза в

сторону.

— Не положено, — сказал молодой человек. — Если бы вы были его родственниками, тогда другое дело. Ему даже карточки не выдадут. У кого он на иждивении? Сам у себя?..

— Что там родственники, — не уступала Валентина Ивановна. — Иной и родственник, а похуже чужого человека. — Она ласково и вместе с тем тоскливо смотрела на Андрея, сердцем чувствовала, что ничего хорошего его не ждет. — Сделайте милость, не уводите!

— Я работать пойду, — сказал Андрей.

— Без тебя есть кому работать, — усмехнулся молодой человек. — Тебе учиться надо, образование получать. Станешь образованным человеком. Стране нужны образованные люди. Давай побыстрее собирайся, а то на поезд опоздаем.

— А что собирать? — глотая слезы, спросил Андрей. Он понял, что изменить уже ничего нельзя.

— Самое необходимое. А что останется — не пропадет. Как в Ростовском банке. — Молодой человек рассмеялся и подмигнул.

— Господи Иисусе Христе, девять же дней не прошло!.. — запричитала Валентина Ивановна. — Да разве ж можно так?.. По-людски это разве?.. Ты хоть отпиши сразу, как доедешь до места, — всхлипнула она и прижала Андрея к себе. — И помни, что мать-то твоя, царствие ей небесное и вечный покой, здесь лежит…

На станции Андрея сдали оперативной группе, сопровождавшей поезд. В Свердловске отвели в милицию, а уже оттуда переправили в детский приемник-распределитель.

Часть вторая

I

ЛЮБОЙ казенный дом в те времена начинался со стрижки «под Котовского», то есть наголо. И Андрея в приемнике прежде всего остригли, потом отвели в баню. После бани был положен медицинский осмотр. Андрей стоял перед врачом — молодой женщиной — голый, и было ему нестерпимо стыдно. Он даже покраснел от стыда.

— Да ты у нас стеснительный мальчик, — рассмеялась врач. — Женилку отрастил почти до колен, а все краснеешь. Онанизмом занимаешься?

— Нет, — сказал он, хотя и не знал, что такое онанизм. В голосе врача слышалась насмешка, и поэтому Андрей решил на всякий случай отречься от этого неизвестного онанизма.

— Врешь, — брезгливо сказала врач и поморщилась. — Все вы занимаетесь.

— Честное слово, не занимаюсь! — вспыхнул он, прикрывая руками срам.

Врач удивленно, с интересом взглянула на него, пожала плечами и велела одеваться.

Ему выдали серое нижнее белье, серую хлопчатобумажную куртку, которую он едва напялил на себя, серые же штаны, не закрывавшие и щиколоток, парусиновые тапочки и повели в канцелярию на беседу к начальнику приемника. Здешний начальник любил сам проводить собеседования с вновь прибывшими.

Он сидел за столом. На нем была зеленая суконная гимнастерка с отложным воротником, на котором явственно выделялись темные следы недавно споротых петлиц. Один рукав — левый — был пустой и заправлен под ремень. Правая рука лежала на столешнице.