ВОЦЕХОВЛЕННЫЙ
Шрифт:
– Понимаю, – проникся Войцех.
– Значит, решено. Поселим вас здесь же, на объекте. Зайдете за авансом к Франтишеку. В месяц будете получать столько, – директор набрал сумму на калькуляторе (в четыре раза больше, чем на овощебазе). – И помните: я жду инициативности, и чтобы сердце болело за объект. Действуйте!
Войцех вышел, как заколдованный. Такое бывало в детстве, когда старшие увлекали его, со слабым вестибулярным, крутиться на качели после десятка бабушкиных оладушек. В голове роились мысли, но ни одну не ухватить – разбегаются и запрыгивают
– Оля, Оленька! – подскочил Войцех к стойке стенографистки. – Должен вас поблагодарить, что выдали мою накладную за характеристику, а пан Берж без очков, наверное, и не разобрал.
– Шеф читает без очков, – сообщила Оля, не поднимая глаз.
– Ах, вот вы где! – вернулся в приемную Франтишек. – Устроили вам допрос с пристрастием?
– Я не очень понял, но, кажется, меня берут землемером, – решил провериться Войцех.
– Землемером так землемером. Ну-с, проследуйте в кадры, – добродушно отозвался Франтишек.
– А разве оформляете не вы? – усомнился Войцех.
– Что вы! Я начальник тайной канцелярии, – перешел на шепот Франтишек.
– Людей пытаете? – полушутя-полусерьезно спросил Войцех.
– У вас богатое воображение, – рассмеялся Франтишек. – «Тайная», потому что шеф упразднил бумажный оборот, но мы по-прежнему ведем дела. Негласно, так сказать. Денежки любят счет, а дела – учет.
– К кому же обратиться?
– К Янеку, старому дураку.
– Он в каком кабинете работает?
– Он у нас не работает, – отозвалась Оля.
– Понимаете ли, изволил выйти в отставку, но продолжает являться на службу, – оправдывался Франтишек. – Спускайтесь в подвал, он там прячется.
Войцех начал сживаться с условностями нового мира и ничуть не смутился кадровику в подвале. Кадры – это архив, а архив – это помещение по остаточному принципу. С порога нахлынула советская готика. Шепелявыми щелями перешептываются половицы, пыльные папки понарошку наброшены на стеллажи, допотопная лампа отклячилась и подставила бочок переписчику инвентарного номера. Кадровик, пожалуй, устроил тут мавзолей и лежит себе посередине, руки крест-накрест. Разве что чаю встает отпить из граненого стакана в подстаканнике. Вот и кипятильник, куда без него, бьется о стеклянные стенки, как сойка в силках. В дальнем углу слышится шелест и скрежет. Грызуны?
– Не подходите ближе! – донеслось истошное из угла.
– Я новый работник, оформиться пришел, – двинулся Войцех на голос.
– Стойте, где стоите! Меня не должны видеть, – затрясся кадровик.
– Да перестаньте. Все знают, что вы здесь, – беззаботно ответил Войцех.
– Знают-не знают, а на глаза попадаться не хочу. Еще, не дай бог, обратно возьмут, – воспротивился старик Янек.
– Пусть бы взяли. Вы же и так приходите, – растолковывал, как маленькому, Войцех.
– Э, нет. Когда приписан по всей официальности – распоряжаются тобой каждый в меру своего самодурства. А если по-христиански помогать вызвался, то какой спрос? –
– Не поискать ли места получше? Крепостное право давно отменили, – не унимался Войцех.
– Тогда здесь придется отказать. А люди просят. Если подумать, разве Франтишек или кто другой делал мне зло? Каждый по отдельности – обаятельнейшее существо. Меня понукают только оттого, что понукают их, – кротко рассуждал Янек.
– Дел у вас других нет, вот и ходите для себя, не для других, – терял терпение Войцех.
– Отнюдь, дела всё копятся, копятся. По молодости думал: «Уйду на пенсию – займусь!» А теперь уж, видно, не добраться. Здесь помощь нужнее, – расписался в самопожертвовании Янек.
«Таких больше не делают, – подумал Войцех. – Безумен, но насколько социально полезно безумен». Войцех вспомнил родителей: убежденных (сдадут родного сына за легкомысленный побег из стройотряда), нестяжательных (отправляли с нищенских зарплат голодающим третьего мира), образованных (хотя выходцы из не совместимой с жизнью бедноты), гробивших здоровье, но поднимавших заводы. Стало стыдно за себя: зациклен на личном, скачет за прибавку, шарахается от производства (белоручка!), подтрунивает над стариком. Войцех отвесил себе воображаемую пощечину и начал с кадровиком заново.
– Скажите, где бланки, и я сам всё заполню. Правда, при мне нет документов.
– Это ни к чему. У нас тут всё запросто, накоротке, – шурша, как мышь, отозвался Янек.
– Даже фамилию не спросите? – удивился Войцех.
– Фамилию, так уж и быть, запишите. Сверху, на первой странице должностной инструкции, – руководил из своего убежища кадровик.
Войцех обошел письменный стол. Вытащил из розетки кипятильник, уже вхолостую буравящий дно стакана. Откинул пару газет, обнаружив под ними карандашные обрубки и точильную труху. Сейфа в помещении не было. Стеллажи стояли без подписей, как уже срубленные, но еще безнарядные елки.
– А где ее взять? – пересилил себя Войцех.
– Как где? Написать, – буркнул Янек.
– Я полагал, что обязанности определены… меня введут в курс…в подчинении у руководителя…
– У нас специалисты в единственном, так сказать, экземпляре. Пан Берж лично всем заведует, – раздражался Янек на несмышленость новобранца.
– Кто меня тогда обучит?
– Старайтесь схватывать на лету, – отмахнулся кадровик. – И составьте инструкцию.
– Нет ли хотя бы образца? – взмолился Войцех.
Оттуда, где скрывался кадровик, послышался лязг стеллажных колесиков и грохот потревоженных коробок. Трепыхались бумаги, как алюминиевый лист на ветру. Янек комкал, сминал и разворачивал, всячески имитируя затрудненные поиски. Войцех был почти уверен, что всё это время кадровик держал нужную папку в руках.
– Возьмите мою. Хранил на случай счастливого возобновления документооборота, – просунулась сквозь брешь в полках по-кенгуриному короткая рука. Конечно, коробки он не двигал. – Пообещайте, что после прочтения сразу всё забудете.