Воды любви (сборник)

Лорченков Владимир Владимирович

– Как же я долго ждала тебя, – сказала она.

– В любви и ненастьях, – сказала она.

– На слежавшемся насте, – сказала она.

– Дай запишу, – сказала она, но я схватил ее за волосы и не пустил.

– Соси, – сказал я.

Она так и сделала.

* * *

Следующие несколько дней мы играли в тургеневскую девушку.

Это Вика попросила. Я, признаться, не очень был в курсе, что это за девушка была такая у Тургенева, но Вика мне все объяснила. Мне понравилось, потому что ее платье для такой игры очень

напоминало те, в котором снимались в порнухе монашки. Ну, из фильма «Обитель Женевьевы». Серое, до пят. Вика закутывалась в шаль, читала стихи, и писала письмо Тургеневу, в Париж, Настоящими чернилами! Потом в комнату забегал я, в кирзовых сапогах, и рубахе-навыпуск, и принимался всячески ее ругать. Она требовала даже, чтобы акцент у меня был, как у приказчика в фильмах про старинную Россию.

– Разлеглася гулящая такая! – кричал я.

Вика вздрагивала и прикрывала лицо руками. Но я знал, что она уже вся идет пятнами, и течет, как сучка ебливая. Но не спешил задирать платье, а просто вырывал из рук Вики письмо Тургеневу. Рвал его на мелкие части. Обычно Вика успевала написать лишь несколько фраз. Я хорошо запомнил первую.

«Сегодня, в наше нелегкое время, когда в пору бездуховности и полного отсутствия культуры в городе Кишиневе…»

Почему-то, у меня вставал всегда именно на слове «бездуховность».

Я срывал с Вики платье, хлестал ее полотенцем, гонял по всему дому, чтобы, дрожащую, и причитающую, зажать где-нибудь в углу, и, наконец, трахнуть.

Так мы и развлекались.

Пока в один прекрасный день крыло несчастья не коснулось нашего союза.

В Кишиневе запретили продавать спиртное после девяти вечера.

* * *

К сожалению, обойти закон не получалось, штрафовали действительно сурово.

Это вовсе не значило, что власти решили бороться с пьянством. Это значило, что власти собираются открыть свою точку по продаже спиртного, чтобы зарабатывать без конкурентов. Это-то и бело страшнее всего. В течение недели мы потеряли почти всю клиентуру. Помню, особенно возмущался один, лысый, безобразно накачанный коротышка, Лори… Лоинков? Он все вопил, что не потерпит, не позволит, и тому подобную чушь

–… в рот! – кричал он.

– Да дешевое и доступное спиртное! – кричал он.

– Единственное, ради чего мы терпи вашу Молдавию… – кричал он.

Полицейские, которые, как и все полицейские, которые страдают с перепоя, и не могут похмелиться, очень большие патриоты, разозлились и поволокли пьянчужку в участок. Он очень смешно верещал и все кричал, что написал какой-то там шедевр.

– Это действительно правда? – сказал я Вике, пока она подсчитывала убытки.

– Говорят, что да, – сказала она.

– А так, никто не знает, – сказала она.

– Это же писатели и поэты, милый, – сказала она.

– Они не читают друг друга, – сказала она.

– А это вдобавок МОЛДАВСКИЕ писатели и поэты, – сказала она.

– Они ВООБЩЕ ничего не читают, – сказала она.

– Даже меню, – сказал я.

– Даже меню, – сказала она.…

в ту ночь

мы впервые не трахались, а просто лежали, прижавшись друг к другу, как испуганные дети. Квартира была не Вики, и бар она арендовала. Значит, если мы не найдем денег, знал я, мы потеряем все. В это время в окне появилась Луна. Она блестела, как денежка. А еще – как символ компании, в которой я развозил почту.

Меня озарило.

Я успокоился и у меня встал.

Я сел на грудь Вике и поерзал. Она проснулась.

– А, любимый, – сказала она.

– Соси, и ни о чем не думай, – сказал я.

– Утро вечера мудренее, – сказал я.

* * *

…Весь второй этаж дома мы обставили книгами.

Честно говоря, Вика их тоже не читает, ей попросту некогда. Но как антураж это идеально. Она приходит туда в короткой юбке и гольфах, и просит прощения за то, что потеряла томик Достоевского. И она умоляет меня простить ее, и просит поскорее отпустить на занятия в ее 10 класс, где она староста. А я, в костюме и очках, хлещу ее, издевательски допрашиваю, и говорю, что за каждый томик Достоевского она расплатится всей красотой мира.

Ну, слезинками, вы что, совсем не в теме?

Иногда она «теряет» Толстого, тогда наказание более суровое. Если у нее месячные, то мы ограничиваемся какой-нибудь мелочью – «шолом алейхомом» там или «багрицким», – и не наказываем Вику Слишком уж. А вот если все в порядке и мы оба в настроении, то за разорванную страницу Стендаля и «потерянного» Сервантеса я ее даже содомирую!

На первом этаже мы готовим, и сидим в креслах, глядя на море, которое подбирается к дому во время прилива. Да, нам хватило на небольшой дом у моря. Оказалось, что все эти люди, которые отправляют срочную почту, довольно часто вкладывают в конверты деньги.

Это большая оплошность с их стороны.

Когда мы с Викой насчитали вечером почти 200 тысяч евро, 100 – долларов, и еще сколько – то там леями, мы были приятно взволнованы.

Даже растаял неприятный осадок из-за того, что нам пришлось убить шофера.

Ну, и еще парочку дебилов из «ассоциации русских писателей и поэтов города Кишинева», которым мы выбили зубы, – чтобы не опознали – и которых сожгли. Получилось, что шофер хотел украсть все деньги, и убил нас, а потом умер от ран, которые мы нанесли, обороняясь. Совсем как в романах Чейза, сказала Вика, но я не знаю, так это или не так, потому что не читал никаких романов Чейза.

И вообще не читаю.

Мы сбежали из Молдавии через границу с Приднестровьем, и добрались паромом в Стамбул, откуда подались в Болгарию, оттуда – снова в Турцию, и, поплутав, пересекли океан и осели кое-где, на берегу моря. В доме с двумя этажами. Нам с Викторией хорошо. Она моя рабыня, я ее господин. Все как в стихах у этого долбоеба, Некрасова. Единственное, я не понимаю, почему он всех так жалеет. Ведь приказывать и подчиняться и есть жить по-настоящему, сказал я Вике как-то. Она согласилась, надела чулки в крупную сетку, и отправилась наверх, вставать у стеллажей раком.