Воды любви (сборник)
Шрифт:
Ишь, овца малолетняя!
И послушать, так и правда Иуда какой. Говорит она мне.
– Ты, говорит, мамку свою сдал, папку сдал, – говорит она.
– Брата своего сдал, сына своего сдал, – говорит она.
– Иуда ты, повессься на осине, – говорит она.
– Ты же, дура, не разумеешь, что ради тебя, – говорю я.
– А мне может и не надо! – говорит она.
Это, конечно, подростковое. Перебесится, мука будет. В свои 55 кто из нас идеалистом не был. Тем более, что устроилась она тут хорошо, с мужем ездят отдыхать на Кубу, регулярно сер-фин-гу-ю-т по интернету, объясняют
…иногда, правда, – ну, по ночам, – темно-темно в глазах становится. И огоньки горят. Смотрю, а это глаза. Тятька, мамка, сынка, братка… не говоря уж про остальных. Остальные вообще фоном светятся. Я тогда просыпаюсь и включаю ночник. Завариваю себе чай. Я черный пью. С бергамотом.
Вывожу на орбиту
– А теперь послушаем наших новичков! – сказала Саша Юнат.
– Наших пока еще не Достоевских, полу-Гоголей и почти Белинских, – сказала она.
– Пусть они погремят своей лирой на нашем славном пиру! – воскликнула она.
– Пусть с Парнаса громогласно! – выкрикнула она.
– Пусть зефиры ветром дуют и надуют им поэмы! – сказала она.
– Пусть им Муза нашептает, или может быть, нашепчет! – сказала она.
– В общем, пусть повыступают, – сказала она.
Отдуваясь, села. На югославские туфли капнула жирная капля. Масло, что ли, подумала Саша. А, пот, поняла она. Глянула, не заметил ли кто. Нет, все смотрели вдаль, одухотворенно, проникновенно. Даже подружка Юлька Иудович, которая – крыса такая, – все наверняка заметила, и не преминет об этом растрепать всему городу. Саша, страдая, представила себе это. Идет Юлька, подпрыгивая и подмаргивая, лыбится криво. Завидев знакомого, бросается к нему с криком:
– Представляешь, Сашка на заседании так вспотела…
Но сейчас сидит рядом, виду не подает. Смотрит на конец стола. Там поэты выступать будут. Ведь сегодня здесь, в актовом зале Дворца Пионеров, проводится заседание первого литературного клуба МССР, литературного кружка «Орбита». И они, члены этого кружка, – и кружки этого члена, прыснула Саша, некстати вспомнив почему-то неприличный анекдот, – собрались здесь чтобы… Чтобы…
Хрен знает, подумала Саша, устала я. Вытерла пудру со щеки, включила под столом магнитофон. Стала, как говорится, Писать. С неприязнью к себе почувствовала, как скользит пот подмышками. А ведь она не виноватая, что такая у нее физиология и нервапатопсихология. Саша Юнат – крупная молодая женщина, – всегда волновалась, когда выступала публично. Даже если это была репетиция речи на собрании комсомольской ячейки Молдавского государственного университета. Или собрание беспартийных домохозяек района Баюканы города Кишинев. Или заседание общества филателистов и пидарасов района Нижние Чеканы города Кишинева МССР. А ведь это была лишь малая часть мероприятия, которые посещала, как оратор, Саша. Ведь она была активисткой и комсомолкой, товарищем и другом, наперсником и куратором.
–… в рот, – сказал он, потому что был все-таки не поэтом, а офицером, как Лермонтов или Гумилев.
– Значит, задроты эти, – сказал он.
– Стишки-муйшки, рассказики-муязики, – сказал он.
– Им энергию девать некуда, – сказал он.
– И они пишут и пишут, пишут и пишут, – сказал он.
– А нас потом за ихний самиздат на колу вертят, – сказал он.
– Так что ты, Сашка, того, – сказал он, выпил, и закусил луковицей.
Саша глядела на мужественные руки и лицо майора, изрезанное морщинами, с любовь. Дорогой ты мой человек, думала она, сколь претерпел ты за страну, где Ленина заветы. И почему не дремлет враг, когда ворота у Кремля. И сколь, отнюдь и почу… Тут Юлька Иудович, бесстыже заголив ляжку, прижалась к куратору, и сердце Сашки упало. Всегда так, стараешься, стараешься, а все бонусы все равно получает та, кто больше бесстыжая и бессовестная. Майор погладил Юльку по ляжке, выпил еще и продолжил наставническую беседу в кабинете.
– Партия и Ленин учат нас тому, что процессы, которых нельзя избежать, – сказал он.
–… нужно контролировать, – сказал он, – так что, девчонки, вы теперь не просто шала…
– В смысле, не просто инструктора комсомола, молодежные корры официального издания ВЛКСМ МССР «Молодежь Молдовы» и и борцовки за дело Ленина, – сказал он.
– Вы теперь руководители литературного кружка «Орбита» для всякой прогрессивной нечисти, – сказал он, скривив рот.
– Богемщиков всяких, поэтов, сука, художников, – сказал он.
– Как мотыльки на лампу прилетят они в ваш клуб, – сказал он.
– Да так оно и лучше будет, под присмотром, – сказал он.
– Но, конечно, девчонки, я вовсе не предлагаю вам стучать! – поднял он негодующе руки.
– Ни в коем случае! – сказал он, и опрокинул со стола донесения и ориентировки девчонок, которые те старательно писали на одногруппников в университете.
– Я просто предлагаю вам задуматься, девчонки! – сказал он, и почесал в ухе мизинцем.
– Вот, к примеру, есть какой-то юноша, который пишет стихи там, прозу… – сказал он.
– И этот юноша, он вроде молодого деревца, растущего без направления, его крути как хошь, а оно станет как хошь, и попади этот юноша в руки какому-нибудь анти-советскому извращенцу, у нас что будет? – сказал он.
– Два извращенца? – сказала смышленая Юлька.
– У нас будет, – сказал чекист, – антисоветчик, которого мы, в соответствии с железной логикой революции, обязаны будем расстрелять, пусть нам это и неприятно!
– Куда лучше, если юноше будет куда пойти, – сказал он.
– В литературный кружок «Орбита», например, – сказал он, – где вы, девчонки, направите его куда надо, доложите кому надо, и скажете что надо, и творческая составляющая характера молодежи войдет в нужное, на ха, русло! – сказал он.