Воды любви (сборник)
Шрифт:
– Так я его завтра же на фронт пошлю! – воевода Бобок кричит.
Тишина. Лязгание доспехов. Стена тевтонская все ближа да ближе. Уж и лицо ярла Бигрера, до усрачки нажравшегося, в камеру попадает. Мертвенное лицо, бледное. Все, как надо, радуется товарищ Эйзенштейн. Будет рад вождь. Скажет:
– Правильна таварищ Эзинштейн снял буржуазного захватчика, – скажет он.
– Как абасравшегося ат страха за свае будущее в будущей стране саветав, – скажет он.
Ласково глянет
– Да вы стравите, товарищ Эйзенштейн, – скажет
Блеванет товарищ Эйзеншейн, вождь ему кивнет ласково. Скажет:
– Кушайте, теперь.
…потеплело в груди у товарища Эйзенштейна. Скорее бы к вождю с материалом отснятым, думает. Кричит в рупор:
– Атаку начинаем, – кричит.
Ринулись на бруствер полки иноземные, на пленке монтажерами утроенные. Кричат:
– В рот вас и в ноги, – кричат.
– Капитализм не пройдет, – кричат.
– Электрификация и урбанизация в три года, – кричат.
– Еж, труд, в сраку май, – кричат.
– На кой кобыле хвост, – кричат.
Режиссер на стульчаке своем режиссерском сидит, записывает. Спрашивает помощника:
– А вот про кобылу, это как? – говорит.
– Ну, в смысле кобыла пялится ж все время, – говорит помощник.
– Так что ей и манду прикрывать хвостом неча, – говорит.
Радуется народный режисср Эйзенштейн, смеется. Любит он фольклор собирать, чтобы вечерами на даче в Переделкино – от служения народу уставший, – с женой своей, Марусенькой, поделиться сокровищами народного юмора и сатиры. Маруся, сама с Поволжья, слушает да хмыкает недоверчиво. Сдается ей, что все перлы народные, что массовка выкрикивает, для режиссера Эйзенштейна помощники его сочинили. Такие же на ха Эйзенштейны, думает Маруся зло, подгадывая – кто из них мужа ейного подсиживать собрался и как козла умучить, чтоб от него никакой угрозы ее Самуил Яковлевичу дорогому не было…
А тевтонцы в это время ломятся…
– Сарынь на кичку, – кричат.
– Товарищи, когда паек давать будут? – кричат.
– Сколько можно одну сцену снимать, – кричат.
– Это расточительство, в дни, когда страна, – кричат.
– Так, русские, русские пошли, – режиссер командует.
Выскочили Александр Невский да воевода Бобок из-за бруствера. Машут мечами картонными да булавами папье-машенными. Кричат:
– Значит, товарищ Соломонов, я предлагаю, – князь кричит.
–
– По распределению в дом отдыха союзов творчества, – кричит он.
– А восемнадцать ведер и та работающая еще машинка, – кричит.
– Что от прошлого комитета осталась, – кричит.
– Который в полном составе как врагов народа разоблачили, – кричит.
– Ее предлагаю подшефным, в отделе механиков, – кричит.
– А как же с трудоднями быть? – кричит воевода Бобок, мечом от кнехта поганого отмахиваясь.
– Провентелируем вопрос, быть посему, – княже отвечает.
– А… ммм… уэммммм… – тут и ярл поганый очнулся.
– Постыдились бы, товарищ Куприянов, – зычно князь кричит, сквозь кнехтов пробиваясь.
– Пьете, как лощаль едучая, сил на вас нету, – кричит.
– Мы… я… не… товарищи… – мямлит ярл, да снова вырубается.
Хмурит гневно княже очи, радуется режиссер, оператор крупный план берет.
В самом разгаре побоище. Уж статисты в раж вошли и по настоящему друг друга ножнами пустыми бьют, подножки дают, да в толчее на ногу наступить норовят.
Глядишь, и рыцыри иноземные младшего воеводу Аз Есмь Еремия Потаповича поймали и в рот да сзади приходуют. Уж даже ярл Биргер пару стаканчиков беленькой под брюхом лошади цирковой пропустил, да в схатке участие принял. И воевода Бобок, из-за срыва выпуска стенгазеты партячейки осерчавший, пару раз рыцаря какого-то кулаком причастил. Вдруг под небом студии глос звучит. Говорит он:
– Стоп кадр, – говорит.
Застыли все. А голос говорит:
– Товарищи, посколько все вы по Положению «О приравнивании игры в советском кино в минуты когда наша родина подвергается опасности к фронту» являетесь военнослужащими с тремя окладами и бронью, – голос говорит.
– То все считаетесь на передовой, – говорит голос.
– И раз так, к вам приехал знаменитый клоун Карандаш подбодрить Вас фактически, так сказать, в окопах, – голос говорит.
Зааплодировал народ. Сняли шлемы, собрались все перед сценой импровизированной. Закурили устало.
– Эх, да тут так тяжко, – княже говорит.
– Что лучше б на фронт послали, – говорит.
На сцену Карандаш выходит. Любимец народный, любимец солдатский. Гитлер за его голову награду дал в 100 тыщ рейхсмарок. Только Гитлер на то и Гитлер, что обманул, сука. В первую же ночь, как он награду объявил, солдаты Карандаша поймали и связанного к немцам потащили. Но денег там никто не дал. Пришлось Карандашу бежать из немецкого плена, и с тех пор его никто больше не ловил да не выдавал. Кули толку, как говорится.