Воды любви (сборник)

Лорченков Владимир Владимирович

…вышел товарищ Карандаш, пошатываясь, сел на сцену… уснул, пьяный… помощник его будит, а Карандаш руками всплескивает да кричит:

– Я на ха Артист, – кричит.

– В рот я вас всех манал, – кричит.

Потешный, пьяный. Солдаты смеются, цигарку по кругу пускают. Карандаш, студию мутным взглядом обведя, встает. Говорит:

– А сейчас фокус, – говорит.

Садится, прямо на сцене, и нужду большую справлять начинает. Онемели от такого бойцы. Ай да представление. А облегчившийся Карандаш, штанов

не одевая, достает из кармана фотокарточку Гитлера и начинает ее мять. Мнет-мнет-мнет-мнет… Наконец, окончательно ее измягчивши, протирает задницу. Застегивается. Поднимает фотокарточку. Говорит бабьим голосом:

– Миниатюра «Гитлер в говне» – говорит.

Зал аплодисментами взрывается. От смеха все чуть животики не надорвали. Тем более, товарищ воевода Бобок на карандаш берет тех, которые не смеются, чтобы их на настоящий фронт отправить. Отсмеялись, а Карандаш говорит:

– А теперь прошу на сцену подняться кого-то из руководства, – говорит.

– Ну или передовика производства, – говорит.

Жмутся бойцы, робеют – это же не в кино удаль показывать, успехами своими торговать советскому ратнику не к лицу. Наконец, выталкивают на сцену воеводу Бобока. Товарищ воевода смеется, отнекивается. Да что делать, коллектив предложил!

– Как вас звать величать? – говорит товарищ советский клоун Карандаш.

– Воевода Бобок ну или просто Георгий Никанорович Соломонов, – говорит солидно воевода.

– Жид, что ли?! – кричит Карандаш.

– Почему сразу «жид» – воевода обижается.

– Уж больно имя да отчество слишком русские, – Карандаш кричит.

Подскакивает к воеводе, штаны с него снимает. Ахает зал. Ай, что учудил советский клоун Карандаш. Слетают штаны флагом немецким с бастионов, взятых нашими войсками. А под штанами у воеводы… один срам!

– Ваххабит, что ли? – кричит Карандаш.

– Аха-ха, – зал смеется.

– Дефицит ситца… не с чего трусы шить! – смущенно на шутку воевода Бобок не обижается.

– Смотрите, смотрите, товарищи, – кричит Карандаш.

– Залупа обрезана, как же не жид! – кричит он.

– Это просто-напросто гигиенично! – воевода кричит.

– Почему как только, так сразу жид?! – воевода кричит.

– Смотрим, смотрим, товарищи, – клоун Карандаш кричит, смехом заливаясь.

Смотрит зал. И правда залупа у воевобы Бобка обрезана… Клоун Карандаш, времени не теряя, на лицо себе фотографию Гитлера в говне лепит. Кричит глухо из-под нее.

– А сейчас миниатюра «Гитлер в говне и отсосал» – кричит он.

Становится на колени, пальцем в фотографии дырку делает, и начинает у воеводы Бобка сосать! Зал в шоке. Режиссер Эйзенштейн строчит в блокнот. То-то Марусенька нового вечером узнает. В это время вдруг ярл просыпается, с перепоя ни хера не соображающий. И, моментально оценив обстановку, кричит командным

голосм.

– Братья, немцы, за мной, – кричит!

– Атакуй их, – кричит.

– Русские, а вы переходите к нам, – кричит.

– Воевода ваш мало того, что не русский, так еще и гомосятина, – кричит.

Заколебалась масса темная, неразумная. Из вчерашних раненных да недавно мобилизованных набрали. Стали они один за другим к тевтонцам подтягиваться. Вот уже и товарищ князь Александр он же товарищ Петрус Игнат свет Николаевич, начальник ячейки, подумав, к немцам перебежал и комиссаров да евреев выдает. Вот кто-то, разухабившись, на копье всамоделишное воеводу Бобка поднял и забился тот на острие, вниз Карандашом влекомый. Клоун, он ведь хер изо рта не выпустил, все унижал да унижал Гитлера в говне… Пролилась кровь настоящая, полетел оземь чей-то глаз выбитый…

…просмотрев отснятые пленки, товарищ Сталин вздохнул. Закурил. Сказал:

– Палучилась канешна никуда не годная риминсцэнция, – сказал он.

– Тевтонские рыцари при пасредничестве русских калабрацианистав, – сказал он.

– Ловят и вэшают древнерусских воеэвод и камисаров, – сказал он.

– После чего пьют водку и пачэму-та, трахают советского клоуна товарища Карандаша, – сказал он.

– И это в 13 вэке, – сказал он.

– Ну а советский клоун-то аткуда в тыринадцатам веки взялса? – сказал он.

Товарищ Эйзенштейн молчал, виновато под ноги глядя. Марусенька ему вчера все объяснила. И про не русских, Росию не знающих, и про то, от кого на самом деле их средненький, Вася, и про экзистенциальное отчаяние Кафки. Маруся умела, когда входила в раж. Но она же его к Вождю и отправила. Сказала что, мол, повинную голову меч не сечет – есть мол такая русская поговорка. Молчал режисер. Ждал. Кашлянул издалека вождь.

– Бэрите, товарищ Эйзейштейн, – сказал он.

Простил, понял товарищ режиссер. Ноги ватными от счастья сделались. На кураже сказал:

– Простите, товарищ Сталин, но я «Герцоговину Флор» не курю, – сказал.

– Я «Казбек» курю, – соврал.

– А сигарэт Вам никто и не пиридлагает, – сказал товарищ Сталин, затянувшись.

– В рот берите, – сказал он.

Расстегнул товарищ Эйзейнштейн вождя. Глянул в провал мотни…

…колосилось в штанах Иосифа Виссарионовича богатое колхозное поле. Золотыми хлебами, яркими цветами. Виднелась вдалеке береза, за которую Маша вцепилась, пока ее сзади колхозный парубок с песней про пятилетку охаживает. Машут рукой приветственно товарищи Вацетис и Калинин, скатертку с поллитровочкой и вареными яичками расстелившие. Жужжат стрекозы, кузнечики стрекочут… Заиграла музыка нездешняя, футуристическая.

– Скажите, как его зовут?! – хором запели какие-то дети чистыми, светлыми, нездашними голосами.