Воды слонам!

Груэн Сара

Ночью, когда Верблюд до смерти упивается, а Уолтер уже храпит на моей постели, я выхожу из комнатушки и обвожу взглядом спины цирковых лошадей.

Я забочусь об этих лошадках ежедневно. Вычищаю стойла, задаю корм, приношу воду, чищу перед представлением. Всячески балую и похлопываю по шеям. Они – столь же неотъемлемая часть моего окружения, как Дамка, но увидев номер Марлены, я уже не могу относиться к ним по-прежнему. Они стали для меня частью самой Марлены – частью, волею судеб оказавшейся прямо рядом со мной.

Я перебираюсь через загородку и кладу руку на лоснящийся

черный круп. Ночной просыпается, удивленно фыркает и поворачивает голову.

Увидев, что это всего лишь я, жеребец вновь отворачивается. Уши обвисают, глаза закрываются, а весь свой вес он перераспределяет на одну из задних ног.

Я возвращаюсь в козлиный загончик и убеждаюсь, что Верблюд дышит. А потом укладываюсь на попону и вижу такой сон о Марлене, за который запросто продал бы душу.

На следующее утро возле раздаточных столов Уолтер пихает меня под ребро:

– Имей в виду!

– Что?

Он показывает пальцем.

За нашим столом сидят Август с Марленой. Они здесь впервые после того несчастного случая.

Уолтер окидывает меня взглядом.

– Ты как, ничего?

– Какие могут быть вопросы, – раздраженно отвечаю я.

– Ну, ладно. Я так, на всякий случай.

Мы проходим мимо вечно бдящего Эзры и расходимся по своим столам.

– Доброе утро, Якоб, – говорит Август, когда я ставлю на стол тарелку и присаживаюсь.

– Август. Марлена, – киваю я им по очереди.

Марлена быстро поднимает взгляд и тотчас же утыкается им обратно в тарелку.

– Как себя чувствуешь в столь чудесный день? – интересуется Август, подцепляя вилкой омлет.

– Неплохо. А вы?

– Прекрасно, – отвечает он.

– А вы, Марлена? – спрашиваю я.

– Намного лучше, спасибо.

– Видел вчера ваш номер, – продолжаю я.

– Правда?

– О, да, – я расправляю салфетку и стелю ее на колени. – Он… даже не знаю, что сказать. Он был великолепен. В жизни не видел ничего подобного!

– Да ну? – Август поднимает бровь. – Никогда-никогда?

– Именно. Никогда.

– Вот те на.

Он смотрит на меня, не мигая.

– А я думал, это благодаря номеру Марлены ты решил у нас работать. Что, Якоб, разве я не прав?

Сердце у меня вот-вот выскочит из груди. Я беру вилку в левую руку, нож в правую – по-европейски, как мама.

– Я соврал.

Я втыкаю вилку в сосиску и начинаю пилить ее в ожидании ответа.

– Прости, что?

– Я соврал. Соврал! – я швыряю нож и вилку с кусочком сосиски на стол. – Что, съели? Понятное дело, я и слыхом не слыхивал о «Братьях Бензини», прежде чем запрыгнул в ваш поезд. Да кто вообще знает о «Братьях Бензини»? За всю свою жизнь я был только в одном цирке – у Ринглингов, и это было потрясающе. Слышите? Потрясающе!

Воцаряется зловещая тишина. Я в ужасе оглядываюсь. На меня таращится весь шатер. У Уолтера аж челюсть отвисла. Дамка прижала уши к голове. Где-то вдалеке ревет верблюд.

Я поворачиваюсь обратно, к Августу. Он тоже вытаращил на меня глаза. Кроме того, у него подергивается ус. Я запихиваю салфетку под край тарелки, размышляя, не набросится ли он на меня прямо через стол.

Глаза у него все расширяются. Я сжимаю под столом кулаки. И вот,

наконец, он не выдерживает. Хохочет, схватившись за живот, краснея и задыхаясь. Изнемогает, просто-таки стонет от смеха, пока на глазах не выступают слезы, а губы не начинают дрожать от напряжения.

– Ох, Якоб, – говорит он, размазывая слезы по щекам. – Ох, Якоб. Похоже, я тебя недооценил. – Август отфыркивается и пыхтит, утирая лицо салфеткой. – Ох ты, боже мой, – вздыхает он. – Ох ты, господи. – Наконец он откашливается и берет вилку с ножом. Но, подцепив на вилку кусочек омлета, вновь опускает ее на тарелку, не в силах справиться с очередным приступом смеха.

Все остальные тоже возвращаются к трапезе, но нехотя, вроде той толпы, что собралась, когда я в самый свой первый день в цирке изгонял с площади разбушевавшегося зрителя.

Невольно я замечаю, что бросаемые на меня взгляды исполнены нехороших предчувствий.

С кончиной Люсинды в нашей коллекции уродов наметился существеннейший пробел. И теперь этот пробел надо восполнять: у всех больших цирков есть толстухи, а значит, не обойтись и нам.

Дядюшка Эл с Августом вдоль и поперек прочесывают «Биллборд» [16] и во время каждой нашей остановки куда-то звонят и телеграфируют, пытаясь найти для нас новую толстуху, но, похоже, одни довольны своим нынешним местом работы, а других смущает репутация Дядюшки Эла. Две недели и десять перегонов спустя отчаявшийся Дядюшка Эл пытается подъехать к даме пышного телосложения из публики. Однако она оказывается старшим офицером полиции, и вместо толстухи Дядюшке Элу приходится довольствоваться фингалом под глазом и приказом немедленно покинуть город.

16

Основанный в 1894 г. еженедельный журнал рекламных объявлений. В настоящее время посвящен преимущественно новостям музыки, кинематографа и телевидения.

На сборы нам дают два часа. Артисты тут же перебираются в свои вагоны. Поднятые по тревоге разнорабочие крутятся как белки в колесе. Запыхавшийся и совершенно пунцовый Дядюшка Эл размахивает тростью и лупит тех, кто, на его взгляд, выполняет команды недостаточно быстро. Шатры обрушиваются с такой скоростью, что рабочие не успевают из-под них выбраться, и их товарищам, снимающим соседние шатры, приходится спешить на помощь, пока они не задохнулись или – что, по мнению Дядюшки Эла, куда как хуже – не проковыряли перочинными ножами дырочки, через которые можно дышать.

Загрузив лошадей, я остаюсь в вагоне. Что-то мне не нравятся горожане, столпившиеся вокруг площади. Некоторые вооружены, и под ложечкой у меня неприятно сосет.

Уолтера я давно не видел, и теперь беспокойно хожу туда-сюда мимо открытой двери, осматривая площадь. Чернокожие давно спрятались в вагонах Передового отряда, и я побаиваюсь, что толпа запросто может выместить свой гнев на рыжем карлике.

Проходит час и пятьдесят пять минут с тех пор, как был отдан приказ об отправке, и наконец в дверном проеме возникает его лицо.