Военные пацаны (сборник)
Шрифт:
Новый ножичек по возвращении на блок увидел старшина, сразу же оценил:
– Герасимытш, задари!
– С какой такой стати?
– Ну, как другу! – В глазах отразился блеск металла, рукоятку разве что на зуб не пробует.
– Давай, Сергеич, я тебе лучше налью, как другу! – Собственно мог бы этого и не говорить, ибо уже налито. – Давай, брат, за дружбу!
– Ага… Слушай, ты мне на самом деле друг? – Пальцы отмеряют гарду.
– Ага… в городе их много…
– Тебе жалко? – дыхнул тонким слоем на клинок.
– Для тебя, Сергеич, ничего не жалко, пей!
– Герасимытш, задари! – Старшина протер клинок
– Ты меня уважаешь?..
– Я тобою горжусь!
Подошел сменившийся с поста Владик (тогда еще не картавивший):
– Привет, Герасимыч! Приехал?
– Привет, приехал.
Бросив разгрузку с автоматом на нары, Владислав взял нож особым хватом специалиста, подбросил в руке, повертел меж пальцев, скупо похвалил:
– Хор-роший тесак. – Это у него высшая степень одобрения. – Новость слыхали?
– Какую?
– На въезде в Кизляр машину подорвали.
– Ага…
– …Каждый день сволочи долбят!..
– Угу…
– Сегодня в поселке стреляли…
– Ага…
– Два чеха ногайцев атаковали…
– Это как?! – не поверили Владу друзья: примерно в восьми километрах к северу стоит ногайский поселок; естественно, на краю поселка у них имеется свой довольно солидно укрепленный блокпост. – Два чеха?!
– Ага. – Владик, вернув нож хозяину, продолжил: – Да, два обкуренных вникакую на мотоциклетке: «Аллах акбар!» – и в атаку на ногайцев с пулеметиком! Ну, ногайцы их и порешили в две минуты. Мотоциклет, вон, до сих пор дымится. Хрен знает, откуда они выскочили.
– А мы тут гадаем – откуда у них дым такой…
– Шашлыки, что ли, жарят…
– Видать, башню у них от наркоты конкретно подорвало.
– Тоже стрессы гасят, сволочи!
– Значит, где-то рядом рыщут, волки…
Кто не знает Владика, скажет: спокойный парень. Но это не так: несмотря на внешнее спокойствие и невозмутимость, видно, что человек на пределе. Мог подолгу молчать, но на вопросы отвечал сразу же, причем неизменно с юморком и в точку. Стрессы всегда давил горячим чаем и сигаретой или сигаретой с чаем. Коньяки и прочие напитки в то время не употреблял.
Так и получилось, судя по всему, из-за этого ножа покой потеряли все трое: Сергей Сергеич, Владик и Герасимыч. Герасимыч – из-за того, что не желает вот так сразу ни с того ни с сего расстаться с ножом и его повсюду с алчным блеском в глазах преследует практичный старшина Сергеич со своим «Герасимытш, задари!». Сергеич – оттого, что в его, когда-то сломанную на службе голову взбрела мысль заиметь вещественную память о боевом товарище; Владик же – оттого, что захотел во что бы то ни стало заиметь подобный нож, но когда случится оказия съездить в город – про то неведомо.
Наконец настал день, когда настойчивый Сергеич все же окончательно достал Герасимыча, и тот сдался, а Владик напросился в помощь зам по тылу и уехал с ним на продуктовые склады. И настал вечер, когда Владик приехал с новеньким ножом; Сергеич все никак не мог налюбоваться подарком; а Герасимыч размышлял: что же делать с новенькой солдатской миской, в ответ подаренной ему растроганным Сергеичем. Но при этом следует отметить – все трое нашли какое-то успокоение: Сергеич – при ноже и при памяти, Герасимыча не достает Сергеич, и Владик занят: усердно натачивает новенький нож. Какие уж там стрессы! Так что тот первый вечер прошел более-менее спокойно.
Следующие сутки вся троица была в наряде,
– Герасимыч, ты свободен, лапушка? Оцени – как я наточил! – В глазах мелькнуло подобие полного сексуального удовлетворения.
Герасимыч оценил:
– Что-то с одного краю неровно, кажется… Сергеич, глянь.
– Точшно, чшерезчшур как-то, однако. – Лезвие у финки стало неровным: один край был переточен волной.
Владик прицелился глазом по клинку:
– Ага… тьфу-тьфу… шибко, однако…
И началось!..
…Герасимычу в цвете снилась хрюшка, которую уготовляли на забой: какой-то садист перевязал путами свинюшку нарастопырку и, наслаждаясь мучениями несчастного животного, правил перед ее выразительно-выпученными глазами свой резак. Сергеичу же привиделся черно-белый кошмар в режиме ускоренного воспроизведения: как он в родном Полесье проворно убегает от преследующих его по пятам, на мотоцикле с коляской, фашистов, лязгающих на кочках вставными металлическими челюстями и, по ходу дела – шампурами об бруски: вжик-вжик! И еще кричат по-русски, сволочи: «Достал, епти!..»
– Доброе утро, господа! – Вжик-вжик. – Ну, вы и храпе-е-еть!
– Ты что, Влад, не спал, что ли?
– Да что-то не хочется. – Владик выглядел огурчиком. – И так полжизни умудрился проспать, сколько ж можно! А ты, Сергеич, чего так орал-то, епти?
Сергеич на вопрос не ответил и ловко сменил тему разговора:
– Слышь, Владик, а тебе зачшем это, что над ножом-то измываешшься?
– Хочу и буду! – лаконично ответил Влад.
Наблюдательный Герасимыч отметил – в результате ночного бдения кинжал утратил зеркальный блеск, потускнел, и волна пошла еще и с другой стороны лезвия: даже своей формой стала напоминать узкую ложку. Весь личный состав отряда тоже заметил – с Владом стало твориться что-то неладное: в любую свободную минуту, и днем, и ночью, он правил свой любимый нож! Похоже, в этом мире ему больше ничего и не нужно: это какое-то блаженство, удовольствие, наслаждение, даже, кажется, оргазм! Вжик-вжик! При любом раскладе в расположении – музыка орет, телевизор работает, молодежь шумит – всем слышно: вжик-вжик!
Со временем, правда, когда Владик куда-либо надолго выезжал, бойцы подметили: без этого, уже вполне привычного акустического фона– вжик-вжик-тьфу-тьфу! – отдыхающей смене стало довольно трудно засыпать. Судя по всему, правка клинка была для Влада некой отдушиной в этой жизни: не секрет – многие бойцы снимали стрессы алкоголем; многие, для того чтобы отвлечься от действительности, запоем читали стихи, книги – например лирику Некрасова, или страшилки Корнея Чуковского. Был один парень, классно играл на гитаре, так он каждую свободную минуту тренькал на ней, и ничего больше ему и не надо: бренчал и успокаивался, забывал обо всем на свете. Вот так – брякал по струнам и всем говорил, что это Бах. Никто не осмеливался отобрать у него инструмент во время его отдыха, хотя гитара была собственностью отряда, общественной.