"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
– Хватит для ГПУ и тебя, - пошутил Коля.
– Уголовный розыск тоже, знаешь, нельзя оголять. Приезжай к нам в Ленинград, и я тебе гаран… - он беспомощно оглянулся на жену.
– Как это?
– Гарантирую, - улыбнулась Маша.
– Во!
– Коля кивнул.
– Почетное и боевое место в нашем аппарате. Нам такие ребята, как ты, - ох, как нужны!
И поняв, что серьезный разговор все равно обратился в шутку, оба рассмеялись.
…Телега мягко переваливалась на ухабах проселка. Коля смотрел на жену, на Генку и думал о том, что те десять лет, которые прошли со дня его отъезда из Грели, - прожиты недаром, и пусть они были подчас невозможно трудными,
ГЛАВА ПЯТАЯ
Риск все-таки есть и всегда будет в нашей работе, и мы всегда ходим, так сказать, накрытые крылом смерти. Наша служба все та же, и мы постоянно находимся на боевом фронте…
В конце января 1934 года Кондратьева вызвали в Москву. За долголетнюю, безупречную работу в Ленинградском уголовном розыске начальник Главного управления милиции наградил его серебряными часами с дарственной надписью. Но когда Коля явился за получением награды - начальника не оказалось, он был на докладе в СНК, и Колю принял заместитель.
Кондратьев вошел в кабинет и с порога начал рапортовать, но заместитель прервал его:
– А ты изменился, браток, - сказал он, сдерживая волнение.
– Глаза светлые, нос прямой - это, положим, осталось. А вот волосы - густые, русые были. А сколько теперь седины.
– Товарищ Трепанов!
– ахнул Коля.
– Да это не вы, не верю!
– Я, Коля, я, - вздохнул Трепанов.
– Я вон в одном журнале прочитал, что у Форда трехлетний пудель седым стал - его хозяин один раз чем-то огорчил. А нас с тобой огорчали гораздо чаще. Но ничего. Самое тяжелое, браток, вроде бы и позади. Теперь можно сказать твердо - профессиональную преступность мы подорвали. Больше ей головы не поднять.
– Не поднять, - согласился Коля.
– А как живут Никифоров, Афиноген? Я завтра утром уеду, хотел бы их повидать.
– Никифоров работает здесь, начальник отдела, - улыбнулся Трепанов, - Афиноген… - Он вздохнул и отвел глаза в сторону.
– Убили его, Коля. В тридцатом на Якиманке брали заезжего "гастролера", завязалась перестрелка. Ну и… - Трепанов махнул рукой.
– Похоронили на Ваганьковском, оркестр армейский был, народу - тьма. Двадцать восемь лет ему было. Он ведь так и не женился, Коля. Очень уж он Машу твою любил - это факт, я знаю.
Коля оторопело покачал головой.
– Ты ей скажи об этом, - кивнул Трепанов.
– Я считаю, - теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела?
– В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, - сказал Коля.
– Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин - у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, - тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится.
– Почему ты так говоришь?
– неуверенно произнес Трепанов.
– Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое.
– Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: -
– Посмотрел на стенные часы и добавил: - Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи!
…Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина - Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо.
– Живем неплохо, - говорила делегатка.
– Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты.
Коля вспомнил избу Лукича. Пол - углом вверх. Потолок - углом вниз. У полуразвалившейся печи - куча тряпья. То, о чем рассказывала сейчас эта женщина, было удивительным, невероятным достижением! Это достижение не могло померкнуть даже рядом с Днепрогэсом и Беломоро-Балтийским каналом. "Нет, - подумал Коля, - прекрасное время! Великое! Люди начинают жить хорошо, а это, в конечном счете, самое главное!"
Спустя два часа по дороге в гостиницу он снова и снова вспоминал рассказ делегатки и с гордостью и радостью думал о том, что в ее счастье, в счастье многих, которое пришло так трудно, добыто такой дорогой ценой, есть частичка и его, Колиного, труда, труда его товарищей. Денисова и Гриценко, погибших от пуль Кутькова; Гриши, Никиты и Васи, которых убил Пантелеев; Афиногена и сотен других, никому не известных милиционеров и работников, в любую секунду готовых загородить от вражеской пули, прийти на помощь попавшему в беду. "Будущим поколениям, - думал Коля, - возможно, все это покажется не слишком значительным - железные кровати, шифоньеры, репродукторы. В будущем, наверное, будет совсем иной отсчет ценности материальных благ. Но духовной красоте тех, кто, имея совсем мало, думал о многом и многое делал - вот этому в будущем, наверное, еще не раз позавидуют".
Поезд пришел в четыре часа дня. Перрон завалило снегом выше колен, вдоль матово поблескивающих рельсов порывистый ветер гнал вечный вокзальный мусор - обрывки бумаг, шелуху от яиц и шкурки от воблы. Коля вышел из вагона и сразу же увидел Витьку. Тот бросился к нему.
– Дома все хорошо. На Невском машиностроительном - несчастье. Бушмакин и мать сейчас в обкоме, докладывают.
– Витька хотел взять чемодан, но Коля не отдал.
– Машина где?
– На площади. Домой заедете или прямо на Дворцовую?
– На завод, - сказал Коля.
– По дороге расскажешь.
Сели в старенький "фордик" управления. Водитель покосился на Колю:
– Поздравляю с наградой, товарищ начальник! Как поедем? Со свистом?
Водитель потянул поводок сирены и, забирая от тротуара резко влево, выехал на Невский. Ехали быстро - километров под восемьдесят. Редкие автомобили прижимались ближе к тротуару, их водители провожали машину УГРО тревожными взглядами.
– Рассказывай, - попросил Коля.
И Витька рассказал. Всего лишь два часа назад рабочий бригады сварщиков Невского машиностроительного завода Вовка Анохин, бухгалтер Ровский и десяток других рабочих и служащих, не дождавшись, пока кассир Тихоныч откроет кассу, по общему решению выломали дверь. То, что они увидели, было страшным. Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два охранника из заводского караула лежали на полу. Все четверо были мертвы. У всех имелись следы пулевых ранений. Деньги - семьсот тысяч рублей - исчезли.