Воевода
Шрифт:
— А ты, дурья твоя башка, что думал? Неужто и правда поверил в то, что Всевышний такую тварь вызволил из самой преисподней? Конечно, одержим. Видно вещицу какую древнего колдуна нашел, через которую и власть того над ним установилась.
— Перстенек отцовский.
— Что перстенек?
— Перстенек на нем видели. Медный. Неприметный. С оберегом. Сказывал, что отца. Но у того его не видели.
— Ты полагаешь, дурья твоя башка, что древний князь-чародей медные перстеньки носил?
— Ну а
— А с чего вы взяли, что оно на виду?
— В мошне носит?
— Может и в мошне. Али на теле. Ты крест на нем видел?
— Священник сказывал, что носит Андрей крест.
— А какой?
— Как какой?
— Ты тот крест видел?
— Да нет. Только бечевку.
— И никто не видел. Таит он его от людей. Хотя может это и не крест. Один черт разберет, что там колдун этот удумал. Чай не с людьми, а с самим Дьяволом совет держит. А того не зря Лукавым кличут.
— А с Марфой его, как тогда так вышло? Жинка его ведь не чародейка.
— Была.
— Что значит была?
— В первую брачную ночь он ее и околдовал. Она ведь до того его на дух не переносила. Ненавидела и презирала. А на утро вышла — словно другой человек. И теперь души в нем не чает. Да и другая она. Языки знает и другое. Видно же, что не дочь она Петра. Вот вам крест, — истово перекрестился говорящий, — не иначе, как чертовку он в нее загнал свою.
— А поединок судебный? Ведь дважды же их выигрывал перед лицом Всевышнего!
— Лукавый силен.
— Неужто сильнее Всевышнего?
— Он хитрая тварь. Помните? В первый судебный поединок у колдуна сабля сломалась. Через что Всевышний явно показал, на чьей он стороне. Но Лукавый подсобил этому чародею, и он подло убил Петра.
— А второй раз?
— Воин султана смог тяжело ранить его. Иной бы пал, не в силах продолжать бой. А этот продолжил драться. И опять лукавством сумел победить, наступив на раненую ногу. Никто бы не наступил, а он — смог. И ходил, опираясь на нее, словно никакой раны и не было. Это ли не чародейство? Вот воин султана и проиграл, не ожидая такого подвоха и прыти от тяжело раненного…
— Так как же его сгубить, если он с ранами страшными ходит?
— Секрет есть.
— Не томи!
— Оружие должно осветить. От такого удара тварь одержимая в теле Андрейки не задержится. И тело дух испустит, как и должно. А колдун этот древний снова вернется в преисподнюю, где ему самое место.
— И кто нам это оружие осветит? Священник то наш — дружок этого чародея.
— А и правда. Дружок. Отчего же так? Священник же. Али Всевышний его не защитил от морока дьявольского?
— А что тебе тут дивного? Коли самого Царя околдовал, то и простого священника может. Государя нашего оберегают святые отцы ни чета вашему плюгавому.
— Сумневаюсь я, — подал голос один
— Чего ты сумневаешься то?
— Если он такой могущественный чародей, то кто мы против него?
— Мы — верные рабы Господа нашего Иисуса Христа! — торжественно произнес гость столичный. — И на дело наше мы благословлены самим Патриархом.
— Неужто Сильвестр решился?!
— Мы благословлены патриархом! — раздраженно возразил гость. — А не этим вором, что разбойным делом при Государе устроился. Настоящий же патриарх наш сидит в Царьграде и держит верность святым заветам старины. Монастыри не рушит. Земли их не отбирает. Монахам, что за нас молятся, беды не плодит.
— Опасные слова говоришь. Могут за такие и голову снять.
— Жизнь отдать ради спасения души — благое дело…
Глава 2
Глава 2
1555 год, 5 сентября, вотчина Андрея на реке Шат
Марфа вздрогнула, когда услышала, что прибыл гонец из Тулы. Но медлить не стала и распорядилась его позвать сразу же. Когда же он вошел молодая женщина была мертвенно бледна, ожидая печальных новостей. Ведь Божий суд — опасное дело. Не каждый может его выиграть, даже славно владея клинком. Масса ведь нюансов и воля случая в таких вещах доминируют. Иначе бы Давид в свое время не победил Голиафа…
Итак — гонец.
Он вошел. Поклонился. И вручил письмо.
— От кого оно?
— От супруга вашего. Он Государем назначен воеводой Тулы.
— Значит судебный поединок он выиграл?
— Без всякого сомнения!
Марфа улыбнулась, а бледность с нее сошла. Настолько быстро и явственно, что окружающие занервничали.
Вот она сидела — словно живой труп. Никаких эмоций. Холодный, лишенный эмоций и жизни взгляд. И лицо как у мертвеца. Секунды три спустя перед ними находилась уже живая женщина. Да собранная, но живая.
Эти особенности Марфы многие из подчиненных замечали. Никто не сомневался — живая она, живая. Вон — и дите родила, а потом и второе. Мертвецы на это не способны. И вскармливала. Да и повседневно кушает еду, а потом избавляется от продуктов питания[1].
Однако эта странность… иногда, в моменты тревоги, она словно умирала или оказывалась при смерти. Это пугало и завораживало. Видимо вселение не прошло без последствий и контроль над телом новой личности был установлен не полный, либо с нюансами. Окружающим это постоянно напоминало, что они имеют дело не с простой женщиной, а с древней владетельной княгиней, супругой князя-чародея, что была воскрешена вместе с мужем для защиты Руси.