Воевода
Шрифт:
— Мнится мне, что они не против Государя, а против меня.
— Тебя сюда кто поставил?
— Государь.
— Вот! А значит идти против тебя — идти против его воли. Да и Всевышний тебе явно благоволит. Тут как не поверни — все супротив них.
Андрей понятливо кивнул и, еще раз поблагодарив священника, пошел по своим делам. Сам же для себя помянув всю причудливость «симфонии[1]» и ее выверты.
Формула «Вся власть от Бога» казалась с одной стороны очень логичной, но с другой стороны, если крепко задуматься, пугала. Андрей ведь помнил о том, что в XX веке был такой «славный малый» — Адольф
А уж сколько бед эта формула той же Византии принесла — не пересказать. Утрируя можно даже заявлять, что «симфония» стала одной из ключевых причин краха в целом довольно жизнеспособного политического образования Восточной Римской Империи. Просто из-за того, что внутренние потрясения, вызванные бесконечной чередой бунтов, дворцовых переворотов и прочих активных форм борьбы за власть, смогли компенсировать все то позитивное и созидательное, что было заложено в фундамент этой державы.
По сути даже османское завоевание Византии было связано не с военными их успехами, а с переходом византийской аристократии на сторону осман. А потом и духовенства. То есть, эпоха Палеологов завершилась крахом Империи не под ударами внешних врагов, а из-за острой идеологической дисфункции.
Андрей это знал. Хорошо знал. Имея перед глазами и катастрофу VII века, когда православные иерархи перебежали на сторону арабов в Египте, Палестине и Сирии. И катастрофу XV века. И многое иное. И везде, где церковь держалась «симфонии», творились совершенно чудовищные политические непотребства. Остальные тоже не без греха и идеализировать их не стоит. Но «симфония» без всякого сомнения усиливала и распаляла бедственное положение до крайности…
Посему и выходило, что иной бы на месте Андрея обрадовался, получив такую серьезную и своевременную поддержку. Иной, но не Андрей. Ибо молодой воевода ничуть не обольстился этим обстоятельством. Он прекрасно понимал — достаточно ему только оступиться, только навлечь на себя гнев Царя, чтобы тот же отец Афанасий выступил уже против. Ведь вся власть от Бога. И если ты ее потерял, то это явный признак того, что Бог от тебя отвернулся. И церкви не по пути с теми, кто впал в грех и потерял поддержку небес…
Выйдя из церкви Андрей сел на своего коня и вместе с сопровождением куда-то удалился.
— Не доверяет он нам, — тихо произнес, вышедший из коморки неприметный священник.
— Он никому не доверяет, — ответил отец Афанасий, провожая Андрея взглядом с добродушной улыбкой на лице. Он стоял в дверях церкви и хорошо наблюдался со стороны, а потому поддерживал нужный образ.
— Как можно жить, не доверяя никому?
— Ты его историю разве не знаешь?
— Его?
— Князья Ярославичи крест целовали на то, что не причинят Всеславу вреда, приглашая на переговоры. Но только он явился — взяли его в полон и бросили в поруб. Крестное целование преступили![2]
— Грех это великий, — безразличным тоном прокомментировал собеседник. — Но разве из-за этого следует не доверять никому?
— Один из тех Ярославичей — предок Государя нашего.
— К чему ты клонишь? — прищурился собеседник.
Отец Афанасий
— Ты думаешь, что он… — мотнул тот головой.
— Ты думаешь, такое прощают?
— Но Государь — далекий потомок.
— Кровь от крови. Впрочем, до этого еще далеко. Но уже сейчас видно, куда Всеслав клонит.
— Государю он полезен. И если Всеслав не начнет первым, то…
— То это сделают за него. Людей, что считают его выскочкой — множество. Не все верят в то, что имеют дело с древним князем-чародеем. И они охотно вынудят Государя.
— Но ты этому чародею помогаешь. Почему?
— Всевышний вернул его на грешную землю. В этом нет никаких сомнений. Иначе бы он крестных знамений не творил, в церковь зайти не мог и святой воды чурался. А значит у него, — скосился отец Афанасий глазами наверх, — есть какие-то планы на князя.
— Он служит Государю. Верно служит. Но…
— И будет верно служить. — перебил его отец Афанасий.
— Но тогда я тебя не понимаю. Почему ты считаешь, что он постарается отомстить?
— Он — князь-чародей. Он умеет находить пути, неведомые многим.
— Но разве Всевышний не порицает чародейство?
— Но разве Андрей его использует? Ему хватает ума и знаний. Вполне хватает. Разве ты не ведаешь о том, как жители Киева его освободили из полона? Очень хитро и ловко вышло. Уверен — он и тут что-то такое затевает. Хотя иной раз мне становится боязно, что князь сорвется. Но видно крепкие обеты давал. Как он держится — не представляю.
— А жена его?
— А что жена?
— Что про нее скажешь?
— Она голыми руками трех татей разметала, которые хотели ее снасильничать. Двух убила, последний сбежал. Видно обетов там меньше дадено. Сам понимаешь — для молодой девицы такое немыслимо.
Неприметный священник присвистнул, явно потрясенный этой новостью.
— Так это правда?
— Правда.
Помолчали.
Наконец этот неприметный священник произнес:
— Так что мне сказать патриарху?
— Я сохраню верность Государю.
— Но ведь он пошел против церкви?
— Вся власть от Бога, — пожав плечами заявил отец Афанасий. — А пути Господни неисповедимы. Этот раскол без всякого сомнения печален. Но…
— Что?
— Власть султана нам всем, грешным, дана за грехи наши. Это испытание. Это наказание. Это проклятье.
— Ты думаешь, мы не молим Всевышнего, чтобы он просил нам грехи наши?
— Андрей как-то заметил, что Всевышний принимает только одну молитву — молитву делом. Это ересь. Но, ведь он вернулся оттуда, — мотнул головой отец Афанасий.
— Почему он не может лгать?
— Мы потеряли почти все. Египет, Палестину, Сирию, Анатолию, Фракию и прочее, прочее, прочее. Литва под рукой латинян и не далек тот день, когда и она откажется от истинной веры. Какие-то островки веры остались лишь на севере Балкан и тут. Если мы потеряем и их, то… — махнул священник рукой. — Почему? За что нам это? Что мы не так делаем? Неужели наши грехи настолько тяжелы?
— Неисповедимы пути Господни.
— Я как-то коснулся этого вопроса с князем. И он тогда ответил, что Всевышний дал нам свободу воли для того, чтобы мы сами ковали свое счастье, и сами решали — спасать нам свою душу или нет.