Воин Доброй Удачи
Шрифт:
Он никогда не демонстрировал свою работу матери. Знал, что она встревожится его способностью с первого раза охватывать взглядом какое-то место, погружаясь в него со всех сторон, и постигать его сущность, подобно птице, пролетающей над ним.
Подобно Отцу, владеющему всем миром.
И к тому же если бы Келмомас показал свой город матери, то сжечь его, как он намеревался, уже было бы сложнее. Эсменет не нравилась его страсть к поджогам.
Насекомые, подумал он. Надо заполнить улицы маленького города насекомыми. По-настоящему горит, решил мальчишка, только то, что движется.
Он вспомнил муравьев в саду.
Потом в
Он развеселился при мысли о том, что может наябедничать на них, подслушав их разговоры.
И прежние убийства встали перед его внутренним взором, и то таинственное существо, бьющееся в ловушке, которое он видел в глазах умирающего. Единственное, которое он любил больше матери, – оно, и только оно. Дрожащее, растерянное, испуганное и умоляющее… больше всего – умоляющее.
«Прошу! Не убивай меня!»
– Страждущий, – произнес принц вслух.
«Да, – шепнул тайный голос. – Хорошее имя».
«Самое странное существо, правда, Самми?»
Самое странное.
– Страждущий… – Келмомас взвесил его на языке, проверяя, как звучит. – Как он перемещается из одного тела в другое?
Может, если он заперт в комнате. Может, умирающий – это только дверь в этой комнате.
– Заперт в комнате! – вскричал Кел, смеясь. – Да! Очень-очень умно и хитро!
И он скользнул во мрак темных коридоров, и побежал, пригибаясь и прячась во тьме. Только слабое колыхание пламени в мерцающих лампах отмечало его путь.
Наконец он подошел к Двери… высокой бронзовой двери с семью киранейскими львами, отчеканенными на ее позеленевшей поверхности, чьи гривы переходили в распростертые соколиные крылья. К той самой двери, которую мать запретила рабам чистить, пока не настанет день, когда ее можно будет открыть без всякого страха.
Дверь в комнату брата, Инрилатаса.
Она была неплотно прикрыта.
Келмомас ожидал этого, даже надеялся застать ее такой. Рабы, обслуживавшие брата, всегда так делали, когда в перерывах между приступами буйства наступало затишье. Но и в эти спокойные периоды они соблюдали строгий распорядок, омывая Инрилатаса и принося ему пищу в полуденную и полночную стражу.
Келмомас помедлил в коридоре несколько мгновений, переводя взгляд с драконов, вышитых алыми, черными и золотыми нитями на ковре в коридоре, на то, что мелькало в узкой щелке двери, за которой находилась комната без ковра. Постепенно любопытство пересилило страх – только Отец пугал его больше, чем Инрилатас, – и он приблизил лицо к щели, стараясь разглядеть, что лежит за полосой из толстой кожи, которая шла по внешней раме, чтобы заглушать звуки и запахи, исходящие от безумца.
Слева мальчик заметил слугу-нильнамешца, который с озабоченным лицом намыливал щеткой стены и пол. Брат, ссутулившись, сидел справа, напоминая бритую обезьяну, контуры его тела были освещены единственным, закрепленным на колонне светильником. Он был по рукам и ногам скован цепями, которые, словно длинные языки, тянулись из пастей четырех каменных львов, установленных у дальней стены. Двое из них распластали гривы по потолку, а два других прижимались головами к полу. За стеной располагался, как знал Келмомас, механизм с колесами и замками для каждой цепи, благодаря которому слуги могли, если нужно, растягивать Инрилатаса
Судя по извивам звеньев на полу, сейчас цепи отпустили на две длины, что одновременно успокоило и приободрило принца. Инрилатас обычно выл и метался на туго натянутых цепях.
Сначала Келмомас подумал, что он совершенно неподвижен, но оказалось, что нет.
Сумасшедший строил гримасы.
Не любые, а повторяющие выражение лица раба, который возил щеткой туда-сюда на расстоянии какого-нибудь броска, оттирая мочу и фекалии густой отдушкой. Глухонемой то и дело бросал испуганный взгляд в сторону пленника, каждый раз видя в нем свое отражение.
– Большинство сбегают, – сказал Инрилатас.
Келмомас знал, что слова обращены к нему, хотя брат едва взглянул на мальчика.
– Раньше или позже, но все выбирают кнут, не выдерживая моего взгляда.
– Они просто дураки, – отозвался Келмомас с порога, не решаясь открыть дверь пошире.
– Они всего лишь те, кем и кажутся.
Косматая голова повернулась. Инрилатас уставился на принца дикими, смеющимися голубыми глазами.
– В отличие от тебя, братец.
За исключением вытянутого овала лица, он выглядел абсолютно не таким, каким его запомнил Келмомас в младенчестве. Он вступил в пору взросления, и золотистый пушок волос покрыл все тело. Годы борьбы с железными оковами придали рельефность мышцам. Щетина покрывала подбородок и скулы, но щеки еще не заросли.
Голос был глубоким, манящим. Совсем не как у Отца.
– Подойди, младший братец, – произнес Инрилатас с дружеской улыбкой.
И вдруг прыгнул к двери так стремительно, что глухонемой слуга отшатнулся, сжав ручку щетки. Инрилатас приземлился как раз там, где еще чуть-чуть – и цепи отбросили бы его назад.
Келмомас смотрел, как брат, присев на корточки, испражняется. Потом он вернулся на прежнее место. Все еще улыбаясь младшему, Инрилатас взмахнул рукой вперед. Запястья у него уже были мощные, мужские: это были руки воина.
– Подойди… Я хочу поговорить с тобой об этом дерьме между нами.
Будь на месте Инрилатаса кто-нибудь другой, Келмомас решил бы, что это какая-то сумасбродная шутка.
Толкнув дверь, мальчик шагнул в смрадную комнату, остановившись в двух шагах от зловонной кучи. Раб, заметив Келмомаса боковым зрением, с тревогой резко обернулся. Но, узнав его, тут же опять принялся отчищать пол. Ужас приковывал его к своим обязанностям, как и всех других из прислуги.
– Ты не выказываешь отвращения, – заметил Инрилатас.
Келмомас, не зная, что сказать, промолчал.
– Ты не похож на других, правда, братец? Нет… Ты… вроде меня.
«Не теряй лицо, – предупредил внутренний голос. – Только Отец владеет большей Силой!»
– Я совсем не такой, – возразил наследный принц.
Странно было стоять по эту сторону двери. И неправильно.
… Совсем неправильно.
– Но это так, – посмеиваясь, ответил Инрилатас. – Все мы унаследовали отцовские способности в той или иной мере. Я… обладаю его чувствительностью, но у меня совершенно отсутствует его умение сплачивать… контролировать. Моя натура пронизывает меня насквозь – мои желания, восхитительные желания! – не ограниченные укорами совести, которые держат души других в абсолютном заточении. Разум Отца завораживает меня. Сострадание Матери вызывает дикий хохот. Я единственный абсолютно свободный человек в этом Мире…