Воин кровавых времен
Шрифт:
— Ты точно уверен? — переспросил он.
Его поведение сделалось одновременно и небрежным, и угрожающим. Он взвесил на руке полированную рукоятку.
— Может, она кровоточит?
Сверкающий взгляд проповедника метнулся от глаз Фуста-раса к дубинке, потом обратно.
— И кровоточит тоже, — произнес он непреклонным тоном человека, твердо решившего подчинить себе дрогнувшее сердце. — Иначе к чему Священное воинство?
Фустарас решил, что еретик чересчур умен. Он вскинул дубинку и нанес удар. Проповедник упал на одно колено. По правому виску и щеке потек ручеек крови.
Фустарас ударил еще раз. Судья упал на растрескавшуюся булыжную мостовую.
Улица взорвалась криками, и Фустарас заметил боковым зрением, что к нему со всех сторонбегут полуживые от голода люди. Его солдаты выхватили дубинки и сомкнули строй. Фустарас подумал, что сомневается в достоинствах плана генерала… Их было слишком много. Откуда их столько?
Потом Фустарас вспомнил, что он — «трояк».
Он стер грязным рукавом брызги крови с лица.
— Все те, кто слушает так называемого Воина-Пророка! — выкрикнул он. — Знайте, что мы, ортодоксы, приведем в исполнение приговор, который вы сами на себя навлекли…
Что-то ударило его поподбородку. Фустарас отшатнулся схватившись за лицо, и споткнулся о неподвижное тело Судьи.
Он покатился по твердой земле, чувствуя кровь под пальцами. Камень… Кто-то бросил камень!
В ушах у него звенело, вокруг стоял крик. Фустарас поднялся сперва на одно колено, потом на второе… Держась за челюсть, он встал, огляделся по сторонам… и увидел, что его людей истребляют. Фустараса пронзил ужас.
«Но генерал сказал…»
Какой-то туньер с безумными глазами, с тремя болтающимися на поясе головами шранков схватил Фустараса за горло. На миг он показался нансурцу нечеловеком, таким он был высоким и тощим.
— Реара тунинг праусса! — взревел соломенноволосый варвар.
Фустарас заметил вооруженные тени и почувствовал, как его крик захлебнулся хрипом, когда пальцы туньера раздавили трахею.
— Фраас каумрут!
На миг Фустарас почувствовал холод наконечника копья у своей поясницы. Такое чувство, как будто глубоко вдохнул ледяной воздух. Воющие лица. Поток горячей крови.
Хрипящее, задыхающееся животное правило его черным сердцем, скуля от боли и ярости.
Тварь, именуемая Сарцеллом, пробиралась через руины безымянного храма. Вот уже три дня она пряталась по темным углам, ибо боль лишала ее способности закрыть лицо. Теперь же, пиная груду почерневших человеческих черепов, тварь думала о снеге, со свистом несущемся над равнинами Агонгореи, о белых просторах, по которым разбросаны черные пятна стоянок. Твари вспомнилось, как она прыгала по холодным сугробам и ледяной ветер скорее успокаивал, чем жалил ее. Твари вспомнилась кровь, брызгающую на незапятнанную белизну и растекающуюся розовыми линиями.
Но снег был так далек — так же далек, как Святой Голготтерат! — а огонь пылал совсем рядом с ее обожженной, покрытой волдырями кожей. Огонь все еще горел!
«Проклятье, проклятье, проклятье, проклятье, проклятье на его голову! Я выгрызу ему язык! Я буду трахать его раны!»
—
Тварь дернулась, словно кот, вглядываясь сквозь сведенные судорогой пальцы своего внешнего лица.
Неподвижный и глянцево-черный, словно диоритовая статуя, Синтез разглядывал его, восседая на груде обугленных тел. В темноте лицо его казалось белым, влажным и непроницаемым, как будто было вырезано из картофелины.
Оболочка Древнего Отца… Ауранг, великий генерал Сокрушителя мира, принц инхороев.
— Больно, Древний Отец! Как больно!
— Наслаждайся этим чувством, Гаоарта, ибо в нем вкус того, что придет.
Тварь, именуемая Сарцеллом, громко втянула воздух и заревела, вскинув оба лица, внутреннее и внешнее, к безжалостным звездам.
— Нет! — простонала она, колотя руками по груде обломков. — Не-е-ет!
— Да, — произнесли тонкие губы. — Священное воинство обречено… Ты потерпел неудачу. Ты, Гаоарта.
Дикий ужас пронзил тварь: она знала, к чему ведут неудачи, но не могла даже шелохнуться. По отношению к Зодчему, Создателю не существовало ничего иного, кроме повиновения.
— Но это не я! Это все они! Кишаурим падираджи! Это все их…
— Вина? Ты говоришь про вину, Гаоарта? — поинтересовался Древний Отец. — Про тот самый яд, который мы должны высосать из этого мира?
Тварь, именуемая Сарцеллом, вскинула руки в тщетной попытке защититься. На нее словно бы обрушилась вся чудовищная, колоссальная слава Консульта.
— Простите! Умоляю!
Крохотные глаза закрылись, но тварь, именуемая Сарцеллом, не могла сказать, отчего — от скуки или задумчивости. Когда же они открылись, то казались голубоватыми, словно катаракта.
— Еще одна задача, Гаоарта. Еще одна задача во имя злобы. Тварь рухнула ничком перед Синтезом, корчась от мучительной боли.
— Все, что угодно! — выдохнула она. — Все, что угодно! Я вырву сердце любому! Выколю глаза! Я предам весь мир забвению!
— Священное воинство обречено. Мы должны иным образом разделаться с кишаурим…
Глаза снова закрылись.
— Ты должен проследить, чтобы этот Келлхус умер вместе с остальными Людьми Бивня. Он не должен спастись.
И тварь, именуемая Сарцеллом, забыла о снеге. Месть! Месть станет бальзамом для сожженной кожи!
— А теперь закрой лицо, — проскрежетал Синтез, и Гаоарта ощутил, как бескрайняя сила, древняя, вековая, хлынула из красного горла.
С разрушенных стен то тут, то там потекли ручейки пыли. Гаоарта повиновался, ибо не мог не повиноваться, — но кричал, ибо не мог не кричать.
Комкая послание Пройаса в руке, Найюр шагал по застеленному коврами коридору скромной, но стратегически выгодно расположенной виллы, которую занял конрийский принц. Он помедлил, прежде чем выйти на залитый светом квадрат внутреннего двора, задержавшись под вычурным двойным сводом, характерным для кианской архитектуры. Кусок засохшей апельсиновой шкурки, длиной не больше пальца Найюра, лежал, свернувшись, в пыли, окружающей черное мраморное основание левого пилястра. Скюльвенд не задумываясь сгреб шкурку и сунул в рот, скривившись от горечи.