Воины Солнца и Грома
Шрифт:
Руки иерофанта, блестевшие перстнями, взметнулись вперед и обратились в когтистые лапы, а лицо — в волчью морду с пылающими глазами. Радо ударил мечом, но он лишь со свистом рассек воздух. В следующий миг невидимая сила повалила юношу наземь, прижала к склону кургана. Радо не выронил меча, но мог лишь до боли стискивать его рукоять, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом он ощутил, как немеют конечности, как жизнь понемногу с каждым выдохом вытекает из тела. Огненные глаза чудовища неодолимо тянули к себе, а из клыкастой пасти вырывался торжествующий вой, похожий на скрежет железа. Вдруг откуда-то
— О ты, что погребен в этом кургане! Защити нас от Черного Беса!
Из кургана неслышно поднялся высокий светловолосый воин в полотняных штанах и плаще из волчьей шкуры, наброшенном на голое тело и скрепленном на горле костяной булавкой. В руке у него был каменный топор, за кожаным поясом — два кинжала, медный и кремневый. С грохотом и блеском, словно молния, топор полетел в беса, и тот едва успел увернуться. Выхватив кинжалы, воин устремился вперед, но чудовище с отчаянным визгом провалилось под землю. Маркиан не лгал, он был неуязвим для земного оружия, но не для духовного — то есть оружия духов. Светловолосый воин подобрал топор, с ободряющей улыбкой что-то проговорил Радо (тот разобрал лишь слова «брат» и «Перун») и снова скрылся в кургане.
Радо поднялся, опираясь на меч, но в изнеможении упал на еловые лапы, собранные для костра. Птица-женщина склонилась над ним, нежно гладя крыльями, и лицо ее казалось удивительно знакомым… Смертельно уставший юноша погрузился в сон. Когда он проснулся, солнце уже вставало из-за Днепра. Рядом дымилось кострище, а вместо таинственной птицы над Радо склонилось добродушное круглое лицо киевского тысяцкого Каницара Чудина.
— Здравствуй, Радо! Еле нашел тебя. Гляжу, ты под курганом лежишь, а над тобой сидят волк и птица большая, белая. Заметили меня — и в лес. Поедем в Киев, Творимир тебя ждет.
— Да? — Юноша приподнялся на локте. — А может быть, мне надоело подставлять свою голову неизвестно за кого и за что? Ладно, у Творимира с Вылко ничего нет, а тебе, первому боярину, чего не хватает?
— Всего-то не хватает — детей своих увидеть. Любил я когда-то дочь старейшины русов — не здешних, а тех, что на севере, в Старой Русе. Бежал от гнева ее отца и пристал к дружине Аскольда и Дира. А у Добряны моей тем временем близнецы родились, мальчик и девочка. Сколько лет прошло, а я — первый боярин — не могу ни сам к ним поехать, ни их к себе вызвать. Потому как меня тогда изменником объявят: хочу-де Киев под Новгород подвести, Русь варягам отдать. Нашлись защитники Руси — отродье варяжское, разбойники морские! Их-то, крещеных, на севере никто не хочет. А вот Олега в Киеве многие хотят. Он старых богов чтит и судит по правде. Перед ним все равны: славяне, чудь, варяги…
— Если так — значит, и мне к нему дорога.
Зимним вечером пробирались киевскими улочками два воина, волхв в залатанном белом корзне и приземистый круглолицый боярин. Подойдя к задней стене дома верховного жреца Богумира, волхв огляделся — не следит ли кто, и
— Пропадет Русь при Аскольде, пропадет! Все от нас отложились: кривичи к Новгороду тянут, северяне и радимичи — к хазарам. А брат все в рот Михаилу-чернокнижнику смотрит, а тот — василевсу. Теперь вот надумал по весне идти с дружиной в Сирию, на сарацин в помощь грекам. Погубит рать в песках, а мне потом Киев от мадьяр оборонять, а то и от хазар.
— Зачем было принимать чужую веру, пускать в Киев черных волхвов? Мало Чернобоговых колдунов и ведьм с Лысой горы?
— У Аскольда одно на уме: «Сделаем все, как у греков». Только мы — не василевсы, и лесные князья — не вельможи ромейские, чтобы перед нами на брюхе ползать.
— Понимаешь, что добром брат тебе власть не отдаст?
— Ты, владыко, бел и праведен, оставь грешные дела мне.
— И перед Христом греха не боишься? — В голосе жреца слышалась насмешка.
— Мы во франкской земле столько церквей разорили и столько раз крестились…
— А старых богов не боишься?
— Для отеческих богов я брата не пожалею! Благослови лишь меня быть единым князем на Руси!
— Благословят тебя боги, если твои дела будут им угодны… А теперь иди, княже, время позднее, да и я нездоров.
Немного погодя дверь чулана отворилась, и четверо вошли в горницу. Полки на стенах были уставлены берестяными свитками и пергаментными книгами, горшочками со снадобьями. Хозяин, высокий крепкий старик с длинными седыми волосами и широкой белой бородой, из-под которой выглядывала бронзовая фигурка Перуна, стоял, упершись руками в стол.
— Слышали все? Хотите ли, чтобы, на Руси княжил братоубийца и дважды вероотступник?
— Раз нет больше добрых князей в роду Кия — нужно звать князя с севера, — твердо сказал Творимир.
— Только вот на грамоту нашу от Олега ответа нет, Не ведомо, дошла ли, — озабоченно произнес Каницар. — Из наших иные уже отговариваются: подписал-де по пьянке, и не впутывайте меня больше, скажите спасибо, что не доношу. А время уходит…
Богумир снял несколько книг с полки, сдвинул неприметную дощечку в стене и достал из тайника свиток. Потом открыл тяжелый резной сундук, развернул шелковую ткань и вынул секиру со знаками Солнца и Молнии на лезвии и рукояти.
— Вот список с грамоты. Как его доставить в одну ночь в Новгород, ты, Творимир, лучше меня знаешь.
В ложбине между Киевской горой и Щекавицей ярко горел костер. Высоко воздевая секиру, Творимир плясал вокруг костра и пел на неведомом языке. «Это скифский язык, его лишь волхвы знают, и то немногие», — шепнул Хадобард Радо. На ночном небе вдруг ярко вспыхнула звезда и понеслась к земле. Она все росла, сияла все ослепительнее — и вот уже превратилась в невиданного зверя: льва с головой орла, острыми ушами и могучими крыльями. Раскаленным золотом светилось все его тело, будто частица солнца явилась среди тьмы. Крылатый зверь опустился около костра и с тихим клекотом потерся орлиной головой о ноги Творимира. А тот опустился на колени и обнял шею зверя.