Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
– А какое же точное? – снисходительно усмехнулся Алексей Михайлович.
– А точное – царский мед, – помешкав, ответил пасечник и обреченно вздохнул.
– Ну а ты, поди, уже догадался, кто стоит перед тобой? – грозно нахмурившись, переспросил государь.
Пасечник бухнулся в ноги и залепетал:
– Догадался! А как не догадаться! Ты есть самый что ни на есть государь и великий князь всей Руси Алексей Михайлович! А я твой верный холоп, бью челом и прошу милости и прощения за дерзость свою.
– За какую такую дерзость? – многозначительно переспросил государь,
– А за то, что посмел назвать мед в твою честь, милостивец и заступник наш, батюшка царь, не спросивши ни у кого разрешения, – продолжал, стоя на коленях, испуганно оправдываться пасечник.
– Вот что. Давай поступим так. Ты нас угостишь своим медом, и если он нам понравится, то так и быть, наказывать тебя не буду. А если вкус его нас разочарует, то уж ты сам пойми, не избежать тебе ударов плетьми, – промолвил Алексей Михайлович и весело переглянулся с приятелями. Те одобрительно засмеялись.
– Вставай, чего ждешь! – поторопил Ртищев пасечника и слегка ткнул ему в бок рукоятью сабли.
Пасечник поднялся с колен и повел всех к саду, росшему за его домом. Войдя в сад, свернули налево и по вьющейся среди яблонь тропинке вышли на открытое небольшое пространство, загороженное невысоким плетнем. Несколько лип, привольно раскинувших душистые кроны вдоль плетня, создавали естественную защиту от ветра и наполняли воздух свежим лиственным запахом.
Четыре улья стояли посередине пасеки, и были накрыты светлыми досками.
– Тебе, батюшка государь, не стоит близко туда ходить. Меня-то они знают. А чужих могут и покусать. Пчелы роятся и нынче сердитые, – предупредил пасечник, останавливаясь у калитки, и встревожено поглядев на царя.
– Отчего же?
– Весна нынче холодная, батюшка наш, а пчелы любят тепло, – простодушно объяснил пасечник.
– Ну, хорошо, мы, пожалуй, и здесь постоим. А ты ступай и принеси-ка нам своего стрекозиного меда, – с ухмылкой приказал Алексей.
Но в этот момент к нему и стоящим рядом молодым боярским детям подлетело несколько пчел и стали с жужжанием виться над головами.
Хилковы и Шереметев замахали на пчел руками и бросились подальше, не дожидаясь, пока те их покусают.
Государь и Ртищев остались на месте, из самолюбия не желая показать свою слабость.
Среди лип показался идущий к ним пасечник, державший в руках березовый туесок. Подойдя, он снова низко поклонился.
– Бью челом, царь-государь, отведай нашего меду.
– Сам сначала отведай, – приказал ему Ртищев.
Пасечник кивнул и приложился к туеску.
– Солнечный дар, ну чисто царский медок, – он неторопливо вытер губы рукавом и передал туесок в руки Ртищеву.
– И ты, Федор, отведай, – велел Алексей Михайлович. Ртищев попробовал.
– Ну, а мы завтра пробу снимем, – кивнул царь. – Как на вкус?
– Чудно и диковинно, – с самодовольным видом провозгласил Ртищев.
– Держи, мужичок, – сказал государь и подал пасечнику двугривенный.
Тот упал на колени, уткнулся
– Не провожай. Сами дойдем, – смилостивился государь, и гуляющая компания направилась обратно к лагерю.
Глава 2
После отъезда Никона и принятия новых законов – Уложенной книги, составленной комиссией Одоевского, увязывающей в единое целое различные сферы экономических и общественных отношений в московском государстве, к Алексею Михайловичу часто ложились на стол челобитные с жалобами на воевод и дьяков, чинившими произвол.
Государю же, когда к нему поступали подобные жалобы и требования, даже просеянные через мелкое бюрократическое сито дотошными и кропотливыми дьяками Разрядного приказа, чудилось, что «весь мир вокруг снова качается…»
Он начал испытывать сомнения и неуверенность в предпринимаемых действиях. Но делиться сомнениями с женой не хотел, замыкался в себе, обращался с близкими боярами и Марьей Ильиничной высокомерно и холодно, срывая свое раздражение на них. Но в разговорах с боярами на сидениях в думе царь не скрывал, что страшится повторения Смуты и новых бунтов. И потому челобитчики получали через Романова по его указу на все свои жалобы суровую отповедь: «Холопы де государевы и сироты великим государям не указывали…а того никогда не бывало, чтобы мужики с боярами, окольничими и воеводами у рассправных дел были, и впредь того не будет…»
С принятием новых законов в московском государстве начался тектонический сдвиг в государственном устроительстве, и потому настроение всех социальных групп с начала тысяча шестьсот сорок девятого года и вплоть до поздней осени оставалось тревожным.
Новое Уложение было прежде всего направлено на укрепление и возвеличивание главенствующей роли государя Алексея Михайловича, но одновременно укрепляло и положение средних и беднейших слоев, что не могло не вызвать противодействия со стороны высшей боярской и дворянской знати, увидевших в новых нормах урезание собственных прав. Посадские же торговые и ремесленные люди, почувствовав поддержку государя, наивно сочли его действия солидарными собственным чаяниям и с воодушевлением говорили: «Ныне, дескать, государь стал к нам милостив: и сильных людей из царства выводит». И они действительно творили произвол в отношении посадских людей.
Противодействие же простого люда зажиточным слоям в реформе государственного устроительства принимало в это время совершенно причудливые и неожиданные формы протеста. Так, в Устюге и Сольвычегодске народ поднялся боем на своих воевод, ропща против грабительских поборов и притеснений, которые те устраивали, чтобы возместить начавшиеся убытки. Из Пскова и Великого Новгорода через Разрядный приказ поступали челобитные на таких «начальных людей» боярину Никите Ивановичу Романову с просьбой заступиться за посадский люд против изменников бояр и приказных людей. Торговые и ремесленные люди просили установить сыск по судебным делам и восстановить прежний порядок, «чтобы воеводы и дьяки вместе с земскими старостами и выборными людьми могли судить виновных по правде».