Вокруг державного престола. Соборные люди
Шрифт:
– Доехали, дай Бог здорово. Скажи, как величать тебя?
– Тимофей Хмельницкий, – с суровым достоинством отозвался молодой казак, и неожиданно легкая горделивая краска смущения залила его выразительное лицо.
– Видно, что ты храбрый и решительный воин и не бросаешь слов на ветер. А главное, с честью носишь добытое на поле брани оружие. Скажи, доводилось ли тебе уже участвовать в ратных сражениях?
– Да, и не раз, – сдержанно ответил Тимофей.
– Похвально. Уверен, что побеждали в бою, – проговорил Унковский.
Ему после долгой утомительной поездки
Домашнев не принимал участия в разговоре. Он незаметно с любопытством разглядывал стоявших позади Тимофея доблестных запорожских воинов, о безрассудной храбрости которых был наслышан еще в Москве. Их выразительные лица, настороженные взгляды исподлобья явственно указывали, что в бою эти воины являются достойными, отчаянными и яростными противниками, исполненными безудержной отваги и решимости сражаться до победы.
– Как здоровье гетмана Богдана Хмельницкого? – расспрашивал Унковский.
– Отец мой Богдан Хмельницкий, гетман войска Запорожского, жив и здоров. Сейчас вот только немного приболел, и потому не смог лично встретить почетных гостей. За что просил его извинить, – все с тем же поразительным достоинством отвечал молодой казак.
– То, что гетман Богдан Хмельницкий хворает, невесело. Но Бог даст, он поправится. Ну а теперь скажи, Тимофей, куда надлежит нам проследовать?
– Твоему царского величества дворянину гетман Хмельницкий велел бить челом и следовать в Чигирин, где и сам сейчас находится.
На въезде в город кареты Унковского и Домашнева встретили выстроившиеся стройными рядами верховые казаки. Колыхались бархатные темно-вишневые знамена. Со стороны крепости раздались залпы пушек, и в небо взвился белый дымок.
«Достойно встречают», – усмехнулся про себя Унковский и довольно подмигнул Домашневу.
Их и стрельцов посольской стражи переправили на лодках через реку Тясмин на другой берег и разместили на большом хуторе, недалеко от резиденции Хмельницкого в Субботово, в усадьбе полковника Федора Вишняка. Место нашлось всем: стрельцов поселили на том же подворье, по несколько человек в хате.
В следующие дни Унковский и Домашнев могли всюду ходить и осматривать хутор и окрестные села.
После сытного вкусного завтрака, состоявшего из огромного количества местной еды с особенным национальным колоритом, они обычно выходили на улицу и направлялись к ближайшему холму, с которого открывался великолепный вид на окрестности: бескрайние поля, пологие холмы и аккуратные богатые села с знакомыми белыми церквями на возвышеньях, откуда доносился колокольный перезвон. Довелось им присутствовать на одной из вечерних служб, после которой они воротились, пораженные сходством и различием с
Они слушали певучую торопливую речь молодых и удивительно красивых украинок, идущих с коромыслом к колодцам с высокими журавлями. В растворенные окна усадьбы, где они жили, доносились жалобные звуки домбры. Они уже знали, что возле низенькой беленькой хатки мазанки сидит дед Панас и наигрывает детям народные мелодии.
Иногда ранним утром, Унковский и Домашнев выскальзывали за ворота, спускались по тропинке к величавому, окутанному сонной белой дымкой Тясмину и там долго сидели под раскидистой ивой на кошме, глядя, как рыбачат местные дедки и слушая, о чем те судачат.
– Мне кажется, я бы здесь так и остался навсегда. Я уже и речь их хорошо понимаю. Правда, пока говорить еще как они не могу. Нашел бы себе гарную дивчину, она родила бы хлопчиков, а я бы пахал землю, – признался однажды мечтательно Семен Домашнев. Он был совсем молод, и Унковский улыбнулся в ответ.
– А ты оставайся, Семен.
Тот покачал головой.
– Не приживусь я здесь.
– Почему же?
– А меня не примут, – и Домашнев указал на рыбаков.
– Ты прав, дружище. Где родился, там и пригодился. Хотя не скрою, здесь и впрямь очень хорошо. Богатый и вольный край, гордый смелый народ эти черкасы, – задумчиво проговорил Унковский.
Когда поднималось солнце, рыбаки уходили с реки. Унковский и Домашнев тоже вставали и шли обратно к усадьбе. Там отдыхали, обедали, а после полуденного сна вновь выходили во двор и тоже сидели на крыльце, подставив лица припекающему солнцу, грелись. Попыхивая трубками с крепким тютюном, как местные называли свой табак, лениво наблюдали за вольно бродившей по песчаному двору домашней живностью. К вечеру третьего дня они осмотрели все местные достопримечательности и уже начинали скучать. Но на четвертый день к ним прискакал есаул и привез приглашение гетмана Хмельницкого пожаловать на переговоры.
Богдан Хмельницкий встретил московских гостей на крыльце своего большого каменного дома. Это был черноволосый крепкий мужчина средних лет. Лицо гетмана с правильными приятными чертами выглядело спокойным. Под густыми соболиными бровями выделялись живым умным блеском цепкие глаза. Аккуратно свисающие смоляные усы и небольшая короткая бородка довершали облик известного своей отвагой воина.
Вокруг крыльца стояли, окружив его, одетые в парадные красные и синие кунтуши, расшитые серебром и зелотом, казацкие полковники и старшины.
Прошли в светлую чистую горницу.
– Я и казацкие полковники, атаманы и есаулы войска запорожского бьем челом великому государю и великому князю всея Руси Алексею Михайловичу, – по чину провозгласил Хмельницкий, делая шаг вперед и степенно кивая.
– Божьей милостью великий государь и великий князь всея Руси жалует тебя и велит спросить о здравии, – также по чину ответил Унковский.
– На здравие не жалуемся. А как здоровье царя Алексея Михайловичао и царевича Дмитрия Алексеевича? – спросил Хмельницкий. Услышав ответ, кивнул.