Вокруг меня
Шрифт:
Хотя однажды ему один еврей прилично помог. Был у них в УВД замначальника по „уголовке“. Еврей-подполковник, просидевший на должности лет двадцать. Как-то замполит поймал Сидорука на дежурстве выпившим. Поднял скандал. Потребовал увольнения.
Ефимыч его защитил, а когда история закончилась, встретив как-то в коридоре, сказал:
— Попробуй быть человеком. Это ж приятно. По себе знаю. За что тебе и спасибо!
Сколько ни размышлял Сидорук о словах подполковника, так и не понял, что тот хотел сказать. Что значит „будь человеком“? Не пить, что ли? Так ведь и Ефимыч выпить не дурак. Даже на работе.
А уж Розу с Сеней Сидорук просто не переносил. И за то, что в деревне относились к ним хорошо, а к нему — с опаской. И потому, что с „Генеральным“ они общались запросто, а ему это было недоступно.
Сейчас же Сидорук ситуацию контролировал и собирался ее изменить.
Рысью добежав до опорного пункта, расположенного в здании школы, Сидорук сел за телефон. Прежде всего сообщил дежурному по УВД о террористическом акте в отношении дачи и имущества заместителя министра внутренних дел Российской Федерации Сорокина Леонида Ильича. Вспомнил историю с голубями и сказал, что есть оперативные данные, подтверждающие, что и тот случай на совести не диких собак, а соседской, специально науськиваемой против власти. Затем позвонил домой Сорокину (городские телефоны жителей деревни у него были на случай пожара, краж и других неприятностей) и сообщил жене замминистра о случившемся, не скрыв и то, какой обман затеяла Роза с подменой кур, Сидорук действительно полагал, что подмена будет нечестной, так как у генерала куры наверняка какие-нибудь голландские, а собираются ему подсунуть отечественных..
Сделав эти два звонка, Сидорук написал на листе бумаги „Убыл на место преступления“, прикрепил его с обратной стороны двери и, преисполненный чуваша ответственности, столь свойственного каждому „застольному“ сотруднику милиции при соприкосновении с настоящим преступлением, отправился на участок Сорокина.
Две бригады оперативников с криминалистами приехали почти одновременно. Одна из района, другая — из областной прокуратуры. Видно, дежурный по УВД решил перестраховаться и сообщил о случившемся дежурному по Московской области. Вторую бригаду возглавлял следователь по особо важным делам, человек еще молодой, но делавший карьеру стремительно.
Криминалисты обеих бригад, мешая друг другу, стали снимать отпечатки пальцев, фотографировать положение трупов, то есть куриных тушек, на местности. Служебно-разыскную собаку, вопреки инструкции, решили не использовать, так как она была сукой и соседская собака — сукой. Могли сцепиться. Поскольку же служебная псина жила на казенных харчах, а подозреваемая — на домашних, исход борьбы с преступностью в лобовом бою оказывался легкопредсказуемым.
„Важняк“ отправился допрашивать Марию. Криминалисты перешли к сбору образцов крови. С погибших и с земли.
Алевтина перезвонила Сорокину сразу. Бог его ведает их оперативные дела, может, „куры“ это пароль. К словам „преступление“, а тем более „убийство“, „теракт“ в семье относились серьезно, и она за много лет привыкла, что Сорокину с этим звонят и днем, и ночью.
Ну, действительно, не идиот же этот участковый, чтобы по поводу кур звонить замминистра внутренних дел? Словом, как учили, Алевтина перезвонила
Сорокин был на взводе. Все еще ждали назначения нового министра. И потому работать, по крайней мере в „верхних этажах“ ведомства, никто не мог. Друг на друга замы смотрели волками. Из Администрации Президента не звонили, на беседу не приглашали. А туг еще куры… И Роза хороша — он к ним со всей душой, а она против него хитрость затеяла.
Сорокин знал Розин рабочий телефон и тут же позвонил. Сам того не заметив, видимо инстинктивно, поскольку считал ее виноватой, заговорил на „ты“:
— Здравствуй, Роза! Тебе не стыдно? Мне все известно. С кем хитришь? Я ж оперативник. Прошу как сосед, не лезь в это дело. Сейчас сам туда поеду и во всем разберусь.
— Да вы о чем? — как будто искренне удивилась Роза. — Куда не лезть, Ильич?
Сорокин понял, что попал в глупое положение, поскольку все, что имел против Розы, основывалось на пересказе троих людей от одного другому, к тому же двух баб и одного придурка участкового.
— Да ладно, потом объясню. Извини, тороплюсь. В выходные зайду. — И положил трубку.
Помощнику Сорокин объяснил, в чем суть дела. Он хорошо относился к парню, доверял и придумывать причину для отъезда не посчитал нужным. Вызвал машину и поехал в Березники.
Роза после звонка Сорокина расстроилась. Сколько раз она попадала в неприятности, давая советы посетителям суда, когда те потом ссылались на нее. Зарекалась не придумывать для других оправдания и не подсказывать, как исправить ситуацию. И опять. На ровном месте.
Роза пошла к своему судье и сказала, что ей придется уехать с работы. Все-таки приличия надо соблюдать.
Потом позвонила Сене, у которого, по счастью, операции на тот день закончились.
Они срочно отправились в Березники.
Когда в Березники прибыл Николай, криминалисты уже уехали. Двор Сорокина охраняли трое милиционеров, а „важняк“ все еще беседовал с Марией. Милиционеры посчитали — кур с петухом запустить на участок можно, что Николай с радостью и сделал.
Выдохнув воздух, который, казалось, застрял в его легких с самого момента звонка жены, Николай отправился в дом, где сразу попал под допрос следователя: С женой ему поговорить не дали — так требовала следственная тактика — и развели по разным комнатам. Николай начал давать показания.
В это время подъехал Сорокин. Старший по караулу, молоденький сержант, заикаясь, доложил заместителю министра обстановку. Еще бы не заикаясь… Сорокин, ожидавший на работе вызова на Старую площадь, а может, и сразу в Кремль, был в форме, которую носил вообще-то редко. Не принято это у оперативников, до какого бы они поста ни дослужились. Несмотря на гипноз генеральских погон, сержант доложил все толково, упустив визит Николая с новыми курами. Их Сорокин увидел сам, но то ли забыл, что ему рассказывали о придуманной Розой хитрости, то ли считал, что так быстро аферу провернуть невозможно, а может, полагал, что даже молоденькому сержанту должно быть известно о недопустимости менять что-либо на месте преступления.